Помнится, летом прошлого года некоторая часть нашего общества воодушевленно гуляла каждую среду по площадям и главным улицам городов с некой весьма неочевидной идеей. После получаса вечернего моциона и дружного перемигивания раздавались аплодисменты, надо полагать — самим себе, и сознательные граждане расходились, чтобы в следующую среду опять собраться и гулять граждански сознательно. Эти во всех отношениях полезные прогулки сопровождались вытягиванием из душных кабинетов на свежий воздух значительных сил стражей правопорядка, а также неких людей в серых цивильных костюмах с видеокамерами. В общем, год назад по средам вся страна гуляла дружно и гражданственно, в остальные же дни недели каждый представитель населения мелко семенил по своим незначительным делам. А уже весной этого года в соседней братской и могущественной державе граждане активно гуляли с отличительными знаками, например, белыми ленточками. Так и хочется Цоя перифразировать: «Белая лента на рукаве…» Он, Цой, вообще, каким-то странным образом оказался удивительно созвучен нашим временам со всеми его «переменами».

Но, как известно, ничто не ново под Луной. Если мы думаем, что подобного рода гражданственные гуляния наше «ноу хау», то это далеко не так. Вот отрывок из уже цитировавшихся в прошлом выпуске «Фамильного древа» «Воспоминаний польского повстанца1863 г.» Александра Ягмина. Место и время описываемых событий – Варшава, август 1861 года, накануне очередного польского восстания, потрясшего империю.

«Прежней тишины и спокойствия как не бывало; на улицах, переполненных народом, шумное оживление, причем всеобщий маскарад бросался в глаза. Среди разнообразных костюмов больше всего бросались в глаза кунтуши, дополняемые конфедератками (четырехугольная шапка сверху, а снизу круглая с барашковой опушкой), лихо заломленными набекрень, причем наружность носителя такого костюма была нахально вызывающая. К этому следует добавить, что большинство публики было украшено различными революционными эмблемами:  то вы встречаете цепочки, похожие на кандалы, то перстни с «верою», «надеждою» и «любовью» или с надписью «манифестации 25 марта и 12 апреля» (когда в поляков стреляли), и многие другие. Женщины же все в трауре, а многие ходили с распущенными волосами. (…) Многие дамы носили черные кунтуши, конфедератки и украшали себя революционными эмблемами, просиживали по целым дням в костелах, где устраивали пение революционных гимнов и производили денежные сборы, «офяры».

Автор этих мемуаров, напомню, сын Павла Ягмина, бывший предводитель дворянства Брестcкого уезда во время польского восстания 1830 – 31 годов. О судьбе семейства Ягминых мы уже рассказали. Настала очередь рассказать о Егоре Гажиче, который был предводителем брестского дворянства в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов XIX века. В отличие от Павла Ягмина он был на стороне повстанцев и после разгрома восстания его арестовали и отправили в ссылку. Но обо всем по порядку.

Обрусевшие

Судя по исследованиям А. Ильина и Е. Игнатюк, Гажичи были не то венгры, не то хорваты. Как мы помним из истории, в XVII-XVIII веках многие европейцы стремились в Россию. Одних влекла жажда приключений и авантюристская жилка, других – длинный рубль. Да и в самой России перед иностранцами всегда испытывают пиетет. Правда, восторженное отношение к иностранцам каким-то причудливым образом смешивается с чувством превосходства над ними. Но это, видимо, от широты натуры загадочной русской души, вмещающей в себя взаимоисключающие вещи. Как там у Достоевского было сказано: «Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил». Ну да ладно, это так, патетическое отступление. Как бы там ни было, а в 1815 году Евгений Георгиевич Гажич, дослужившийся в Русской армии до звания майора, выходит в отставку и в 1818-м выкупил у князя Чарторийского фольварк Сегневщина, неподалеку от Лыщиц, естественно, вместе с крепостными крестьянами, числом 174 мужского пола. Возможно, при покупке учитывалась и близость имения Гонсовских в Седлецкой губернии. Из дворянского рода Гонсовских была жена Евгения Георгиевича – Екатерина. Между прочим, была она старше своего возлюбленного на четыре года.

Здесь у них родились сыновья – Егор и Антон. Младший – Антон – умер в 1855 году, в молодом возрасте. Ему было всего тридцать два года. Вот и выходит по Высоцкому: «Вы тоже пострадавшие, а значит – обрусевшие».

Опаленный революцией

Через год после покупки имения, в 1819-м, у счастливой четы родился первенец. Нарекли Георгием. Видимо, в честь деда. Однако, спустя годы, в полицейских донесениях его будут именовать Егором.

Думается, что в бурных событиях 1830 – 31 годов наш герой не принимал участия исключительно по малолетству. Отчего-то кажется, что уже тогда, в одиннадцать-двенадцать лет он рвался в бой. В юном возрасте все окружающее воспринимается обостренно. Тем более что все происходит на твоих глазах. И хоть Брестский уезд не был эпицентром вооруженных столкновений, да и тогдашний глава уезда – Павел Ягмин – всячески пытался примирить враждующие стороны и охладить страсти, атмосфера была, что называется, накалена до предела…

Но история всегда подбрасывает человеку варианты послужить человечеству, сложить голову на плахе ради самых прекрасных идей. Надо только выучиться ждать, как в песне поется.

«Все интриги, вероятно…»

По моему дилетантскому разумению, на наших широтах основное увлечение – конспирология. Это в романской традиции главным делом является любовь. Нас же хлебом не корми – во всем видим заговоры и интриги. Мыслимые и немыслимые. Существующие и выдуманные. Причем в выдуманные мы верим абсолютно и безоговорочно.

Весной 1844 года отставной капитан Игнаций Янковский, между прочим, участник греческой революции 1820 года, может, и с Байроном встречался, написал «куда следует» донос о якобы существующем в Брестском уезде заговоре. В нем он перечислил всех сколько-нибудь значительных помещиков уезда. Где-то поблизости от них был и Егор Гажич. Однако в ходе разбирательства выяснилось, что никакого заговора нет. Донос сочли клеветой, а  самого Янковского отправили в ссылку. Но осадок, как говорится, остался. Главное, посеять зёрна недоверия.

И уже через два года в Брестский уезд приезжает эмиссар Людвика Мерославского – студент Берлинского университета Иоганн Рер. Мерославский – профессиональный, так сказать, революционер, разработал к этому времени план восстания. Он, видите ли, считал, что лучшим плацдармом для начала кампании будет территория между Бугом и Щарой. Эмиссар вместе с уроженцем Брест-Литовска Аполлинарием Гофмейстером, о котором мы как-то давали небольшую заметку, объезжал местных помещиков. Те встречали революционеров весьма радушно и обсуждали планы на будущее. То есть, составили какое-никакое «тайное общество». Но власть, пусть одним оком, но присматривала, памятуя о прошлых подозрениях. И когда сочла нужным, накрыла заговорщиков. Наиболее активные, в том числе Аполлинарий Гофмейстер, пошли по этапу в Сибирь. Егора Гажича к злостным заговорщикам не отнесли, оставили в родных пенатах под полицейским надзором. О чем имеется запись в полицейских ведомостях Гродненской губернии за 1848 год: «Егор Гажич. 29 лет. По тому же делу. В имении Сегеневщизне занимается хозяйством. От казны содержание не получает. Женат».

«Неблагонадежный» предводитель дворянства

Поговорка «обжегшись на молоке, дуешь на воду» не про нашего героя. Через десять лет после расследования дела о «тайном обществе» (в 1857 году), его избирают предводителем дворянства Брестского уезда. Это поднадзорного-то! Самое интересное, что и власть согласилась! Ведь без согласования с губернатором и министром внутренних дел на такую должность нельзя было назначать в принципе. Тем более, в западных губерниях империи. Видимо, настолько был силен авторитет Егора Гажича среди местного дворянства. Через три года его полномочия продлили. Кто знает, не начнись польское восстание в 1863 году, может быть, переизбрали бы его и на третий срок,  тогда и получил бы Георгий Евгеньевич за выслугой лет генеральский чин.

А так получилось по другой поговорке – «сколько волка ни корми, все равно в лес смотрит». С начала восстания Егор Гажич принял сторону повстанцев. Как мы помним, и в начале тридцатых, и теперь, в начале шестидесятых, местное население крайне неохотно принимало участие в вооруженных столкновениях. Отряды Стасюкевича и Нарбута, в которых воевал Александр Ягмин, состояли в основном из жителей других местностей. Егор Гажич вместе с женой – Констанцией – активно агитировал крестьян уходить в леса и браться за оружие. Но ничего из этой затеи не вышло. Если кто и уходил, так это шляхтичи, то есть дворяне, которые, как известно, «страшно далеки от народа». После разгрома восстания Егора Гажича вместе с женой арестовали и сослали в Пермскую губернию.

«Яблоко от яблони недалеко падает»

Вкратце расскажем о сыновьях нашего предводителя. Старший – Витольд – родился в 1843 году. Окончив Варшавскую гимназию, в 1861 году поехал в Санкт-Петербург, где на правах вольного слушателя учился в университете. Там же вступил в польскую студенческую организацию Ogol и познакомился с Кастусем Калиновским. Затем отправился повышать образование в Париж. Как только началось восстание, вернулся на родину. Был одним из самых активных его участников. Достаточно сказать, что его назначили революционным комиссаром Лидского уезда. В 1863-м Витольда арестовали и приговорили к двадцати годам каторги. Но ─ то ли здоровья был не самого крепкого, то ли еще что – зимой 1864-го умер в Москве на пересылке.

Жизнь младшего сына – Константина – была более спокойной. Хотя он тоже не слишком долго прожил – всего 52 года. Был женат на известной польской художнице Марии Гажич. Тоже ведь судьба! После смерти мужа в сорокалетнем возрасте она ушла в монастырь и впоследствии стала настоятельницей монастыря назаретанок в Гродно. Уже в XX веке продала имения в Сегеневщине и Тополянах,  а вырученные деньги передала на реконструкцию храма.