Приступая к разговору, мы вручили Аркадию Михайловичу изготовленный нами в редакции «БК» цветной плакат о деде Владимира Высоцкого, уроженце Брест-Литовска. С этого и началось наше интервью.

 О ВЫСОЦКОМ

— …Для меня Володя как был Володей, так и остается. Я никогда его по имени-отчеству не называл. Познакомились мы с ним… сейчас скажу… это был 1956 год. Он был студентом. Уже песенки какие-то сочинял, обращал на себя внимание. Я учился в московском медицинском институте, где у нас был совершенно потрясающий коллектив театрально-эстрадный, студенческий. И он на одну из наших постановок пришел – кто-то его привел. Там мы с ним и познакомились. После этого он часто ходил на наши спектакли.

— Это была уже эпоха СТЭМов – студенческих театров эстрадных миниатюр?

— Я сказал бы, это было до стэмовского расцвета. А наши представления – они явились такой вот предтечей СТЭМов. Студент, который учился на курс моложе меня, Алик (Альберт) Аксельрод, впоследствии стал тем, кто и придумал КВН, и впервые был его ведущим. Но это были еще те годы, и руководство останкинского телевидения посчитало, что человек с фамилией Аксельрод не должен вести такую передачу. И он привел Маслякова.

Познакомившись в ту молодую пору с Володею, мы эту связь сохранили вплоть до… страшно произносить… до его смерти. И для меня лично Высоцкий – чем дальше он уходит, тем больше с каждым днем вырастает в фигуру совершенно космического масштаба. Когда я начинаю говорить, что Владимир Семенович Высоцкий по своему влиянию, по своему масштабу сопоставим с таким поэтом как Александр Сергеевич Пушкин, мне возражают иногда: как ты можешь сравнивать Пушкина с Высоцким, что ты несешь? Отвечаю: я их не сравниваю поэтически никак, я сравниваю их как личностей, как людей, которые оказали существенное, невероятное влияние на общество. Вот Володя для меня является таким человеком. Вся его поэзия была такова, что он ее доносил до людей под музыку, под свое исполнение. И она становилась еще ближе. Но если отвлечься от этого и просто спокойно почитать его стихи, тексты его песен, то можно убедиться, что это совершенно феноменальный поэт.

Я не могу сказать, что мы были с ним такими вот, знаете ли, близкими друзьями – и он без меня никуда, и я без него тоже – этого не было. Мы могли не видеться годами. Но когда вдруг встречались где-то или созванивались – ощущение было такое, что мы только вчера с ним закончили какой-то разговор и продолжаем его. Он приходил ко мне домой, слушал набор моей музыки – я очень люблю классику, джаз, у меня было много виниловых дисков, огромная коллекция. Кстати, и у него тоже. Мы обменивались дисками. И разговаривали на любую тему.

cms-image-000006156.jpg

Последняя наша встреча была за полгода до его смерти. Восьмидесятый год, январь месяц, юбилейный вечер одного из братьев Вайнеров – Аркадия. Я был приглашен выступить, мы дружили. И Володя был приглашен. Мы сидели с ним за столиком президиума в Центральном Доме литераторов в Москве. И Володя мне говорит: «Послушай, я текст написал для Вайнера, но не выучил наизусть, только сегодня его закончил. Когда меня позовут к микрофону, ты можешь мне подержать листок?». Я говорю: «Конечно, Вова, о чем ты говоришь?». Его позвали, я подержал ему текст, всё хорошо. Он сел на свое место. А надо ж как-то дурака свалять. И когда меня позвали к микрофону, я говорю: «Я тоже сочинил, но текст не помню». И попросил Володю Высоцкого, чтобы он подержал мне. Вышел Вова, я читаю, мне инструмент не нужен, руки свободны, а он мне держит. Это была наша последняя встреча…

 О «МЕТРОПОЛЕ»

— Эпопея с выпуском в 1978 году опального альманаха «Метрополь», где и Вы участвовали, и Высоцкий, и другие, ныне именитые литераторы, — это был драматический узловой момент, в котором столько переплелось всего. Как вы и Высоцкий эту ситуацию восприняли?

— То, что он был уже всесоюзно известным человеком, это факт. Причем любили его не только массы, но и те люди, которые стояли наверху. Но они не могли его по политическим соображениям открыто любить и, как говорится, слушали его под одеялом. Это мне абсолютно достоверно известно. Идея создания «Метрополя» принадлежала Василию Аксенову, Вите Ерофееву, Евгению Попову. Они составляли его, подбирали участников. Вася Аксенов в ЦДЛ подошел ко мне и сказал: «Мы тут создаем альманах, а у тебя есть два прекрасных рассказа. Ты бы не хотел их отдать нам? Мы собираем в альманах то, что у нас не печатают». Я почел за честь оказаться в такой компании. Принес рассказы, они взяли – и потом началась вся эта эпопея. Как попал рукописный экземпляр «Метрополя» за границу – до сих пор неизвестно. Но он там оказался. Его опубликовали, затем по радио «Свобода» пошло-поехало… И завертелась заваруха, когда практически все участники «Метрополя» были подвергнуты всяческим нажимам.

Про себя могу сказать, что я некоторое время работал в журнале «Юность» зав. отделом юмора – до приема в Союз писателей, до 1968-го. Ушел оттуда и занялся своим творческим делом. Но дружил со всем журналом и публикации у меня там были. И в этот момент, значит, так постановили наверху: не разрешать нигде публиковаться, выступать, ни на телевидении, ни на радио. Всё, мы были закрыты – все участники «Метрополя». И я в том числе. Даже доходило до того, что артисты эстрады, которые исполняли мои произведения, не могли выступать с ними. И это длилось год. В газетах центральных шли статьи разгромные с оргвыводами, что, дескать, надо их выгнать из страны… И за границей, на Западе, конечно, началась буря по этому поводу. По радиостанциям, по всем газетам. В наших коридорах власти, спохватившись, наконец поняли, что пережали, далеко зашли – и сверху одним решением постановили: хватит. Я это почувствовал сразу. Мне позвонила из «Юности» Мария Лазаревна Озерова, зав.отделом прозы, и сказала: «Аркадий, всё, вето снято, немедленно тащи в отдел прозы острый свой рассказ…». И вот так вот всё возобновилось.

 О ЮМОРЕ И ЦЕНЗОРАХ

— Если говорить о юморе, то у нас в литературной истории это как-то волнами было. Прекрасный расцвет наблюдался в 20-е – 30-е годы, когда активно в этом жанре работали Ильф и Петров, Булгаков, Олеша, Зощенко и прочие, и прочие. Затем в середине 30-х пришли суровые времена и эта волна пошла на убыль. Когда шутить стало опасно…

— …На политическую тему. Тем не менее, в Союзе писателей существовала секция сатиры и юмора. Во всех газетах и журналах были соответствующие уголки и разделы этого жанра. Но что в них разрешалось? Вот всякие такие шуточки – про тещу, про пьянство…

— Про бюрократов, очковтирателей…

— Да, вот это пожалуйста, сколько угодно. Поэтому если автор хотел что-то свое потаенное сказать, то он облекал это в форму определенную. И этой формой как бы прикрывал смысл. Как конфетку заворачивают в фантик. Мы не знаем, что это за конфетка, пока не попробуем. И вот когда это все было спрятано и завуалировано, то очень интересно, что среди цензоров, жестоких с точки зрения политики, было очень много образованных людей. Они не только не пропускали всякую в политическую сторону намек, но и пошлость, безграмотность, графоманство отсекали. То, что пропускалось, даже если выглядело идеологически чистым, было очень высокого профессионализма. Взять все эти песни советские – это не сегодняшняя полуграмотная попса, которая всё завоевала. Так вот, цензоры некоторые, если удавалось создать такую форму и они понимали, что не к чему придраться, они разрешали произведению выйти в свет…

 ОБ ОСТРОСЛОВАХ МОСКВЫ

— К нам в Брест в середине 90-х годов каждое лето приезжал знаменитый острослов Москвы, патриарх писательского цеха Иосиф Леонидович Прут. Здесь он купил дом, где активно творил, писал мемуары и книгу о Франце Лефорте. Вы, может быть, знавали Иосифа Леонидовича?

— Да, я его знал.

— В Москве в свое время три имени были на слуху – Прут, Светлов, Богословский. Мэтры юмора.

— О, это были уникальные и совершенно неповторимые, высочайшего уровня остроумные люди. Мне посчастливилось знать всех. Вот, я помню, как представили меня, никому не известного человека, в ресторане ВТО сидевшему за столиком в одиночестве Михаилу Аркадьевичу Светлову. Подвели к нему и отрекомендовали: «Вот, Михаил Аркадьевич, это ваш обратный тезка – Аркадий Михайлович. Он талантливый писатель…». А у меня было несколько рукописей, но не опубликовано еще ни одной строчки. И он: «Присаживайтесь», — сказал мне. Я сел. Дальше – диалог: «Так, значит, вы писатель?». Я гордо ему: «Да». – «А что вы пишете, стихи или прозу?». Я ему говорю: «Прозу». Он мне: «А где печатаетесь?». Отвечаю: «Меня нигде не печатают». И он сказал: «Молодой человек, писать так, чтобы нигде не печататься, может каждый дурак». Я это запомнил на всю жизнь. Конечно, никак не обиделся. Это была выдающаяся личность. И я его, это выражение, когда мне начинают жаловаться, что вот, меня не печатают, всегда применяю.

Или, скажем, Никита Владимирович Богословский. Он был чрезвычайно остроумным человеком. Не проходило, наверное, ни одного дня или недели, чтобы он мне не позвонил: «Аркаша, послушай, что я придумал…». И по телефону мне всякие штучки рассказывал.

 О РОЗЫГРЫШАХ

— Так это ведь были еще мастера розыгрышей изумительных…

— О-о-о, о чем вы говорите! А Никита вообще был великим выдумщиком. Я помню его дивный розыгрыш, когда он нагнал страху на Бориса Савельевича Ласкина, очень интересного мужика и хорошего писателя. Тот не нарушал никаких законов и страшно боялся их преступить. Такой был трусоватый. И как-то Никита Владимирович собрал небольшой круг своих друзей в ресторане «Арагви», в отдельном кабинете. Они что-то там отмечали, праздновали. Ласкин в этом кругу своих рассказал не очень хороший анекдот, рискованный. На что Никита сказал ему: «Боря, ты поаккуратней, потому что здесь всё прослушивается». А это были еще ой-ёй-ёй какие годы. Ласкин возразил: «Да не говори ерунды. Что здесь прослушивается?». «Сейчас я тебе докажу», — говорит Богословский. И, глядя на люстру верхнюю, которая освещала стол, сказал: «Пожалуйста, любезнейший, принеси мне пачку папирос». Ровно через три минуты вошел официант: «Вы папиросы спрашивали?». «Да, спасибо, положи». Пауза. Никита говорит: «Ай-яй-яй, я спички забыл». Громко это говорит. Проходит три минуты, входит человек, говорит: «Вы спички спрашивали?». Ласкин встает бледный. И, мотивируя тем, что плохо себя чувствует, медленно уходит. А оказывается, Никита договорился, чтобы там ему ровно в семь часов вечера принесли пачку папирос, еще через три минуты – спички.

И еще тому же Ласкину он сделал однажды подарок ко дню рождения – «Войну и мир» Льва Толстого, роман. Но знаете, в каком варианте? Для слепых.

— По методу Брайля, с выдавленными на картонных листах игольчатыми буквами??

— Да-да. Ласкин не знал, куда ему девать эти метровые книги, которые ему носили и носили.

А однажды Никита позвонил мне и говорит: «Аркаша, ты знаешь такую газету французскую – «Монд»?». Я говорю: «Знаю, конечно». «А знаешь вот эту немецкую – еженедельник «Ди Вохе»?». — «Знаю». — «А они объединились сегодня. Знаешь, как называется? «Мондивохе»…»

 О ДАРОВАНИЯХ И УВЛЕЧЕНИЯХ

— У Богословского, конечно, изумительное чувство юмора было и тонкое языковое чутье.

— Он как-то позвонил мне и спрашивает: «Знаешь, про кого это – «Солнце нашей поэзии закатилось»?». Я говорю: «Конечно». «А знаешь, как я про Евтушенко сказал? (Евтушенко тогда еще молодой был). «Солнце нашей поэзии закатилось в ресторан»…»

Женя, конечно, немножко нарцисс, но, безусловно, яркая личность. Главное, что в нем есть дарование. А когда из себя делает вид бездарный человек, это ужасно.

— Причем, дарования у Евгения Александровича неожиданные обнаруживаются. Однажды здесь в Бресте, в дискоклубе парка, он удивил бармена своим удостоверением «Бармен  международного класса». У вас случайно чего-нибудь такого нет в кармане?

— Нет, таких не имею.

— Но зато есть увлечения. Насколько я знаю, бега, шахматы, покер…

— Были и бега, и шахматы. Остался покер. Но покер остался в понятии интеллектуального вида. Видите ли, наши руководители в 2009 году прикрыли все игровые заведения и к этому присоединили и покер. Они даже не учли того, что наши ребята на чемпионатах мира занимают первые места. Там бывает 15-20 тысяч участников. И наши входили в первую десятку. Получали огромные гонорары. Исполнялись гимны России в их честь. Это всё приравняли к рулетке… И все попытки потом доказать, что с водой выплеснули здоровое дитя, ни к чему не привели. В итоге всё сейчас носит такой полуподпольный характер в Москве. Но я не получаю удовольствия, когда играю не в открытую. Поэтому если мне нужно поиграть, я еду куда-нибудь в другое географическое пространство. В Киеве бывают турниры большие, в Казахстане. В Египте, на Кипре, в Лас-Вегасе. Я с удовольствием, когда есть возможность, там бываю.

А футбол я люблю с малых лет. Ярый такой, старый поклонник московского «Торпедо».

— И остались «торпедоносцем»?

— Да, остался, хотя «Торпедо» уже не в высшей лиге. Сейчас оно – в первой, на 12-м месте. Плохо. Очень жалко.

 ОБ АЗАРТЕ В ЛИТЕРАТУРЕ И НА СЦЕНЕ

— Сама игра для вас – это что? Адреналин?

— Конечно, это – азарт. Азарт в хорошем его проявлении. Потому что когда говорят: «Ой, он у вас азартный», — обязательно имеют в виду, что он любит играть – в казино ходить. Ну и что? – я всегда говорю. Не путайте азарт с манией. Это два разных понятия. Вообще в жизни ничего не делается без внутреннего азарта. Писатель для чего или для кого пишет? Не для себя. Графоман для себя пишет. А писатель пишет для того, чтобы его понимали. Неважно какое, но у него должно быть это чувство. Он выигрывает, когда убеждается, что то, что он написал, читается и пользуется успехом. Он победил. Во-о-от, вот что такое азарт. И никуда без него. То, что делается без азарта, если говорить об искусстве, поведении, это ерунда.

— И азарт – это вполне мужское качество, сублимация охотничего инстинкта.

—  Вот я хочу сказать, что даже древние люди, которые выходили на сражение с саблезубым тигром – извините, у них тоже была ставка. Они своей жизнью рисковали. Ставка была – жизнь. Они же не из удовольствия простого ходили, лишь бы отстрелять этого саблезубого. Необходимость вела. А без азарта это нельзя сделать.

— Когда Вы выходите на сцену, азарт у Вас присутствует?

— Всегда.

 О ВДОХЕ И ВЫДОХЕ

— Манера исполнения у Вас довольно-таки интересная. Этакая строгость, сдержанность в эмоциях. Что Вы чувствуете перед выходом на публику?

— Даже если это малюсенькая сцена и это маленький концертик – я испытываю каждый раз чрезвычайное волнение. Как будто выхожу в первый раз. Другое дело, что этого никто не видит. И я заметил, что как только, бывает, ты думаешь: ну все будет нормально, хорошо, —  не то получается.

— А зал Вам как-то помогает?

— Ну, если я поймал его, то, конечно, уже всё. Это идет. Для меня то, что я делаю, это выдох мой. То, как реагирует зал, — вдох. Вот моя позиция. Вот тогда я дышу, я живу. Если я только выдыхаю, то погибну скоро. Если только вдыхаю и ничего не даю, выдоха не делаю, — то я тоже подохну от этого очень быстро. И эта, кстати сказать, позиция предопределила мое постоянное житье-бытье сначала в Советском Союзе, потом в России. Хотя у меня были все возможности в самые тяжелые времена переехать куджа подальше. Но я понимал, что не смогу там. Потому что мне нужно дышать и я должен выдыхать и вдыхать. Для меня родной язык – русский. Вот если б я, допустим, был музыкантом, где не нужны переводы, музыка и так воспринимается, или изобретателем, высококлассным инженером, математиком – вот там другая система вдоха. Может, я бы тогда и уехал. Но как литератор, я этого не могу сделать…

 ОБ ОРАНЖЕВОМ НЕБЕ

— Когда на майдане вдруг начала звучать песня «Оранжевое небо», для которой Вы написали когда-то текст, какие чувства испытали?

— Для меня это было удивительно, конечно. Я обалдел. Хотя, как вы знаете, эта песня была написана еще в 1964 году для Ирмы Сохадзе, которой было 8 лет. Песня стала шлягером, и ее исполняли затем многие, даже Марина Влади ее пела. Сейчас Ирма Сохадзе уже бабушка, но тем не менее продолжает исполнять ее в своих концертах. А меня по-прежнему называет – дядя Аркадий.  И вдруг я слышу «Оранжевое небо» на майдане. Ничего себе! Она как гимн неофициальный звучала. И самое интересное знаете что? Один из депутатов украинской Рады после того, как уже оранжевые победили, выступил с предложением меня, как автора, сделать Народным артистом Украины. Ну, там большинство подавляющее восприняло это как нонсенс. И слава Богу, что хватило ума этого не сделать…

 О РЕГИНЕ И ДРУГИХ

— Работаете Вы в опасном жанре юмора. А есть ли обиженные на вас?

— В каком смысле?

— Ну вот, например, телепередачу «Аншлаг» вы однажды назвали –  «фабрика регининых изделий». Как Регина на это отреагировала?

— Дело в том, что я ее знал, когда она еще не была Региной Дубовицкой, работала редактором на Всесоюзном радио. В перестроечный период что то такое произошло – и она взлетела. И она меня знает давно. За это определение насчет изделий не обиделась. Другое дело, что я ни в «Аншлаге», ни в «Кривом зеркале» не принимаю участия. Не потому, что между нами какие-то кошки бегают; напротив, у меня со всеми с ними замечательные человеческие отношения, но они знают, что я в этих передачах участвовать не буду. Это не мое. Ради Бога, вы получаете от этого удовольствие, у вас есть зритель. У меня – другое.

— В Бресте Вам уже ранее доводилось бывать?

— Да, и не раз. Как-то, будучи здесь, обратил внимание на забавную рекламу в одной из брестских газет: «Если вы купите в нашем магазине рубашку в подарок для своего мужа, то получите бесплатно вторую в подарок своему любимому мужчине». Затем вставлял это в свои выступления.

В Минске тоже бывал. Помнится, как однажды вместе с Валентиной Толкуновой мы были приглашены выступить на новогоднем празднике у вашего президента. Валентина пела, я читал рассказы. Затем общались за столами. Я говорю Лукашенко: «Александр Григорьевич, а я про вас палиндром придумал». Он мне: «А что это такое?». – «Ну, это такая стихотворная строка, которая одинаково читается слева направо и справа налево». – «Ну-ка, ну-ка…». Я ему преподношу: «Минск – с ним!». Он паузу сделал, в голове ее прокрутил – и захохотал. Понравилось…

 О МЕДИЦИНЕ И ЛИТЕРАТУРЕ

— Получив медицинское образование, Вы врачом проработали совсем недолго – пару лет. А профессия литератора имеет что-то общее с врачебной?

— Будь моя воля, я бы в Литературном институте имени Горького ввел (необязательно на все годы обучения, хотя бы на один год) курс физиологии и анатомии человека. Знаете, в чем дело? Поступки человека, его поведение – они всегда определяются теми процессами, которые происходят в организме. Выбросами тех или иных гормонов. Новыми видами адреналина. А когда человек вдруг начинает злиться, внешне его воспринимают, но никто не понимает, почему он это делает? А врач понимает всё, что происходит. И поэтому злого от природы человека медицина настоящая может избавить от этой вот злобы психологическим способом каким-то. Это все нужно знать.

А потом меня всегда раздражает: писатель что-то такое пишет и влезает в тот мир, который ему неизвестен, проявляет полную свою неграмотность – это ужасно. Хотя ты талантливый человек, но загляни, где что находится.

То, что из медицины вышло достаточное количество известных людей в области искусства и литературы, это говорит о том, что, конечно, медицинское образование талантливому человеку очень большое подспорье.

 О НЫНЕШНИХ ЧИТАТЕЛЯХ

— Нынешним читателям какой можно было бы дать медицинский совет?

— У меня отношение к современным читателям … ой, к сожалению, достаточно грустное. Технологический процесс, который развивается бешеными темпами (я не говорю, что это плохо, – интернет, мобильная связь), знаете, к чему приводит? Человек постепенно становится рабом этой машинки. Нынешний ребенок уже с двух лет может обращаться с мобильным телефоном, играть на нем в какие-то игры, что-то на машинке перемножить, получить ответ на любой вопрос, заглянув в интернет, — он еще не знает а-б-в, а это уже умеет. И он понимает, чем дальше живет, что, оказывается, и не нужно ему всё знать! Зачем, когда это всё здесь?

Это ужасно, потому что с точки зрения медицины приводит к атавизму любой человеческий орган, когда он не используется в процессе развития. Он не нужен становится. Точно так же и с мозгом человека. Если он перестает самостоятельно работать, то он тупеет. И вот это для меня самое страшное.

Заглядываю в будущее – и могу представить, что это будет. Понимаете, вот в этих айпедах-айподах, где можно бешеное количество произведений загнать, пальцем раз-раз-раз двигать по экранчику – это не чтение. Для меня все-таки чтение – это книга. Это отдельное общение с книгой. Не в метро. Не в трамвае. Нет, это отдельный процесс. Тогда происходит познание того, что ты прочитал, и переваривание внутри. А когда сейчас в магазине можно купить дайджест, где на двенадцати страничках книжоночки маленькой излагается «Война и мир», — ну что вы, это же бред сивой кобылы. Вот что страшно.

Я не отрицаю никакой технизации. Но я должен быть хозяином технизации, она должна у меня быть прислугой, эта техника, а я от нее не должен зависеть.

 О ВОЗРАСТЕ

— Вы как-то свои годы ощущаете?

— Не так давно был я в Калининграде, затем в Светлогорске председателем жюри всероссийского и международного конкурса молодых исполнителей во всех номинациях эстрадного искусства. Выступали конкурсанты – грандиозный успех. Кончился концерт, я прохожу мимо зрителей и слышу диалог двух милых дам: «Верка, это его двойник». – «С чего ты взяла?». – «Ну, ему же уже скоро 80. А посмотри, разве ему дашь столько? Значит, это не он, я тебе точно говорю». А вторая говорит: «Может, он пластическую операцию сделал?».

Я это все послушал, не стал им ничего доказывать, но потом в другом городе привел эту историю – и сымпровизировал такое вот продолжение.

«Понятия возраста для меня не существует. Это относительное понятие. Каждый человек сам хозяин своего возраста. И вот, пожалуйста, вам два примера.

Вот вам 20 лет. Идете по улице. Видите красивую девушку. Она вам нравится. Вы ее догоняете, знакомитесь с ней. Вы приглашаете ее в кафе или ресторан. Пьете что-то с ней. Приглашаете вечером к себе домой. Она соглашается. Вы приходите к себе и приводите ее домой. Возникает то, что должно возникнуть. И это наслаждение, оргазм, это счастье.

Теперь берите другой пример. Вот вам 80 лет. Вы идете по улице. Видите красивую девушку. Догоняете. Она вам нравится. Догнали. Познакомились. Пригласили ее в кафе. Согласилась. Вы посидели с ней в кафе, выпили что-то, пригласили ее к себе домой. Она согласилась! Вы идете с ней к себе домой. И у вас вдруг схватывает живот. И вы понимаете, что вам уже не до девушки. Вы должны уже быстро-быстро бежать домой, чтобы не произошло ничего страшного. И вы бежите домой, оставив девушку. И вы скорей-скорей  — в подъезд, скорей-скорей в лифт, и открываете скорей в квартиру дверь ключом, на ходу сбрасываете с себя пальто, скорей входите в туалет… Ах! – и испытываете наслаждение такое же, какое испытывали в 20 лет. И вы сидите в туалете и думаете: «Нет, все-таки я еще молодой, потому что старик на моем месте уже обосрался бы…».

Зал просто упал…

 О ГРЯДУЩЕМ ЮБИЛЕЕ

— Вы как-то готовитесь к своему юбилею, который произойдет в нынешнем июне?

— Никоим образом. Я вообще всякого рода юбилеи не люблю. И даже не люблю обыкновенные дни рождения. У меня отношение к этому простое: моей никакой заслуги в том, что я родился, нет. Поэтому если мои друзья хотят мне что-то сделать, я буду им только благодарен. Но сам звонить, созывать, приглашать не стану: во-первых, я напрягаю человека, во вторых, заставляю его думать о подарках…

Применительно к юбилеям всегда вспоминаю нашего выдающегося шахматиста, бывшего чемпиона мира Михаила Ботвинника. Когда ему исполнилось семьдесят лет, он ушел из дому – на Москва-реку поехал и весь день на байдарке катался. Вернулся поздно вечером домой. Там уже куча гостей собралась. А его нет! И это ведь не просто какой-то Иван Петрович, а чемпион мира Ботвинник. Не только друзья, всякие официальные лица пришли. К нему с вопросами: «Что это вы, как это так?..» И он сказал гениальную фразу: «Не вижу никаких своих собственных заслуг в том, что вместе с землей я семьдесят раз прокрутился вокруг солнца». Придерживаюсь такой же позиции, ничего не готовлю. Если телевидение или кто-то еще предложит – найдем общий язык. А потом, я всегда говорю: юбилей – это генеральная репетиция поминок. Где произносятся те же слова, только в прошедшем времени…

— Ну, заупокой, глядя на Вас, говорить еще крайне преждевременно, поэтому мы просто заранее поздравляем Вас июньским юбилеем. До встречи на телеэкранах и – в нашем Бресте!

С гостем общался Николай АЛЕКСАНДРОВ