Генрих ЕЛИН: «В раскрытые окна доносилось многоголосое «ура!»…»

…То, что победа не за горами, что событие это произойдет совсем скоро, — не было ни для кого секретом. Это чувствовалось по ежедневным сводкам Совинформбюро. Сообщения дикторов Московского радио, особенно Юрия Левитана, звучали в эти дни приподнято, как никогда.  В сводках мелькали названия взятых с боями немецких городов, перечислялись номера разгромленных вражеских дивизий и соединений. Через Брест на запад один за другим шли эшелоны с тяжелыми танками, артиллерией и войсками. На солдатских теплушках пламенели лозунги: «Добьем фашистского зверя в его собственной берлоге!».

А из-за Буга зачастили товарные поезда с репатриантами. На сортировочных путях Бреста-Центрального с утра до вечера бурлила шумная барахолка. Нечесаные, давно не мытые, расхристанные женщины выменивали на еду «экспроприированные» у немцев всевозможные тряпки, теребили станционное начальство вопросами: когда их, наконец, отправят дальше, на восток?..

Первомайские праздники 1945-го были торжественнее обычного: войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, охватив Берлин с севера и юга, заставили гитлеровскую столицу капитулировать. Произошло это событие 2-го мая. А 1-го мая через площадь перед зданием Брестского обкома партии прошли колонны демонстрантов с красными знаменами, транспарантами, лозунгами, многочисленными портретами  организатора всех  побед Советского народа в Великой Отечественной войне генералиссимуса товарища Сталина.

Колонна нашего техникума, возглавляемая директором Губенко, тоже не ударила лицом в грязь. Ребята несли огромный стенд, на котором был изображен обгоревший Берлинский рейхстаг с красным знаменем на его куполе. Лозунг внизу стенда гласил: «Слава советским воинам, добивающим фашистского зверя в его логове!».

Демонстранты пели, радовались, что тяжким испытаниям вот-вот придет конец. Ведь дело оставалось «за малым»: заставить врага подписать акт о безоговорочной капитуляции. События этого ждали со дня на день. Так оно и вышло: в ночь на 9-е мая небо озарилось огненными пунктирами трассирующих пуль, разноцветными взрывами сигнальных ракет. Народ прильнул к репродукторам. Мы вслушивались в каждое слово ликующего у микрофона Юрия Левитана.

В раскрытые окна доносилось многоголосое «ура!», треск автоматных очередей, пистолетных выстрелов. Людям, опьяненным вестью о победоносном завершении войны, было не до сна…

…Наша колонна влилась в поток празднично одетых людей, которые так же, как и мы, не усидели дома. Повсюду звучали песни военных лет. Затесавшийся в «штатскую» колонну бравый старшина, немного фальшивя, лихо наигрывал на аккордеоне и охрипшим голом пел:

С берез неслышен, невесом

Слетает желтый лист…

На углу Пушкинской и Широкой кто-то извлекал из старенькой гитары хватавшую за душу мелодию, а стоявшие вокруг люди с воодушевлением выводили:

Темная ночь.

Только пули свистят по степи,

Только ветер гудит в проводах,

Тускло звезды мерцают…

С трибуны, на которой столпилось областное начальство, звучали многократно усиленные динамиком приветственные речи, военный оркестр разбавлял эти речи популярными армейскими маршами…

Из книги воспоминаний «О времени и о семье». Саратов, «Аквариус», 2001

 Нина ШЕЛАНОВА: “Остановка в Бресте, выскочили из вагонов, целуем землю — наша, родная!”

…В один из свободных дней едем смотреть логово Гитлера. На улицах, по направлению к Рейхстагу, нашу машину почти на руках несут. Это освобождённые военнопленные из концлагерей, из подневолья немецких баронов. Здесь все национальности: русские, украинцы, белорусы, итальянцы, французы, чехи, венгры, евреи, узбеки… Все они на улицах. Со всех сторон крики приветствия…

Кое-как добрались до Рейхстага. Всё разбито, местами очаги огня, дым. Наши солдаты выводят тысячи военнопленных-немцев, потерявших весь лоск (выглядят, как общипанные, вытасканные кошки). Спускались в бункер Гитлера. Там та же картина, ещё выносят трупы фашистов. Тяжёлое впечатление осталось от затопленного метро. Нашим случайным гидом оказался немец, профессор-окулист, говорил по-русски, и он рассказал, что в метро затоплено 1500 немцев — детей, женщин, солдат-немцев. Всё равно — сердце сжалось. Он рассказал, что метро затопили по приказу Гитлера, который боялся, что по метро наши солдаты доберутся до Рейхстага. Гитлер знал, что под землей находятся его же раненые солдаты, его “надежда на покорение всей Европы”, дети, женщины. И всё равно были открыты шлюзы, и всё затопили.

Триумфальные Бранденбургские ворота, от них недалеко по улице массивное здание — Рейхстаг. Всё разбито, ветер носит бумаги, гарь. Недалеко от этого места находилось святилище нацизма — рейхсканцелярия. Огромный дом, со множеством колонн и львов. В саду большой куб из бетона с массивной дверью в бункер, где провёл последние дни Гитлер. Коридор и комнаты. В каждую — массивные, раздвигающиеся двери, я увидела это впервые. Мы спускались туда, вентиляция не работает, воздух тяжёлый, под ногами осколки, скользко. В кабинетах всё разбросано, бутылки, остатки пищи, Особенно там, где последние дни были бои, выносят трупы фашистов. Недалеко от бункера, в парке, видели яму, где были сожжены Гитлер со своей любовницей — Евой Браун. В парке подошли к старинному монументу победы над Францией. По винтовой лестнице забрались наверх. Посмотрели панораму всего разрушенного Берлина.

Все мы расписались на стене Рейхстага. Мест уже не было, поэтому друг друга подсаживали и всё-таки писали свои фамилии.

Продолжаем работать, долечиваем раненых, поступления уже были единичные. Хотя и побывали уже в логове врага, и ждали конца войны с часу на час, радость 9 мая была безмерной. Утром с улицы услышали крики “Капитуляция!”, “Победа!”, “Полная капитуляция!”, “Победа!”. Выстрелы, стрельба из автоматов, но уже не страшно! Все высыпали во двор. Мужчины быстро из тёса соорудили во дворе под соснами праздничный стол для персонала с ранеными. К лежачим вышли с поздравлениями начальник госпиталя с замполитом, ведущий хирург, врачи, сёстры. Плакали, смеялись, обнимались. Нашёлся фотограф. Фотографировались, писали письма. Но всё равно долго праздновать не пришлось — в палатах раненые. Персонал продолжал работу. Такова судьба медиков: при любой обстановке, в любую погоду, в любое время главное — лечение больного, оказание помощи нуждающимся.

До июня 1945 года госпиталь стоял в Эркнере, затем передали раненых другим госпиталям и поехали на Дальний Восток. Воспринимаем это несерьёзно, всё равно в душе у каждого царило ликование. Остановка в Бресте (Брест-Литовск), выскочили из вагонов, целуем землю — наша, родная! Здесь всё госпитальное имущество из всего эшелона перетаскивали в другой состав, с другими, то есть советскими вагонами, — на Западе железнодорожная линия уже и вагоны уже. В Бресте на станции стояли около трёх суток. Здесь же остановились эшелоны (с французами, итальянцами), идущие на Запад. Устроили танцы, пляску. Танцевали целыми днями до позднего вечера, пели песни — каждый на своём языке. Очень уважительные были болгары, чехи, поляки. Все радостные, клянёмся, что больше не будет войны, будем друг другу братьями.… Мы не понимали их языка, они нашего, но было единое, радостное сознание, что пришёл мир…

«Тетрадь Нины», журнал «День и ночь», 2008, № 1

 Людмила ВОЙТЕНКО: «Выглянула в окно, а там кричат: “Победа! Победа-а!”…»

…Окна нашей квартиры в доме комсостава выходили на Буг, к самой границе. И хотя слухи о том, что вот-вот начнётся война, среди людей ходили, командиры приказали женщинам панику не сеять, чемоданы распаковать, снятые шторы вынуть, отгладить и повесить. Мама моя была женоргом, и ей достались основные упрёки за то, что жёны офицеров своими безответственными действиями дают дополнительный повод врагам к разного рода провокациям. Шторы на место повесили, но знаю, что чемоданы не все разобрали. Правда, это всё равно никому не помогло.

…Когда Брест совсем освободили, мы вернулись в город и пошли работать в госпиталь. Мама на кухне помогала, а я полы мыла, раненых кормила. Фронт гремел уже где-то под Варшавой, и оттуда привозили много раненых. Госпиталь располагался в школе. В классах находились палаты для выздоравливающих, а операционная размещалась в физкультурном зале. Здесь стояло шесть столов. Шесть хирургов и шесть операционных сестёр работали одновременно. Это был конвейер, на котором часто решался вопрос: быть или не быть? Хирургам даже поесть некогда. Только одного солдата прооперируют, как тут же на стол кладут другого. Чтобы доктора не снимали перчаток, я кормила этих женщин с рук бутербродами и поила чаем. В таких условиях госпиталь работал больше двух месяцев…

А в 1944-м, когда в Бресте полностью восстановили советскую власть и открылся железнодорожный техникум, я сразу же поступила туда. Но перед этим пришлось ходить на специальные курсы, на которых мы прошли программу за седьмой класс. Ведь в годы войны никто из нас не учился.

Как-то в начале мая следующего года, когда мы заканчивали первый курс, я проснулась утром от выстрелов и перепугалась, не могла сразу ничего сообразить. Выглянула в окно, а там кричат: “Победа! Победа-а!” Я скорее оделась и побежала в техникум, хотя было ещё очень рано. Но там уже все ликовали, поздравляли друг друга. Никаких занятий в этот день не предвиделось, но зато были танцы, танцы, танцы. Танцевали все! Вот так на границе мы встречали Победу.

А через год из немецкого плена вернулся отец, которого в Маутхаузене освободили американцы. Оказалось, что он был контужен в Брестской крепости в самые первые дни войны и вместе с командиром полка попал в немецкий концлагерь. Отец пришёл из Германии — лишь кожа и кости да ещё комок нервов. Но он вернулся, а его командир умер от туберкулёза в апреле 1945 года, совсем немного не дожив до победного дня. Его семью расстреляли в Бресте, обвинив жену, работавшую у немцев в штабе уборщицей, в прослушивании передач советского радио, что было строжайше запрещено.

Наш папа вернулся в то время, когда я как раз выходила замуж, окончив второй курс железнодорожного техникума. Муж мой воевал все четыре года, имел ранения и контузии. Их часть, возвращаясь из Германии, остановилась в Бресте, и он пришел к нам на постой. Так мы с ним и познакомились. Потом он, зоотехник с высшим образованием, демобилизовался и уехал по направлению Министерства сельского хозяйства на работу в Алтайский край, куда в начале войны были эвакуированы лучшие отечественные конные заводы. Через некоторое время и я умчалась к нему в Сибирь, беспокоясь за маму и особо за отца, который остро переживал недоверие к оставшимся в живых защитникам Брестской крепости. Жить людям, побывавшим в плену, было морально трудно, почти невозможно. Их охаивали, преследовали, чернили. Это продолжалось до тех пор, пока в середине пятидесятых годов писатель Сергей Сергеевич Смирнов, удостоенный затем Ленинской премии, не начал своё сенсационное расследование, рассказав о величии подвига героев Бреста.

Гражданской специальности у отца не было, и ситуация казалась безысходной. Лишь переписка со Смирновым давала надежду на лучшее. А когда его восстановили в партии, вручили орден Отечественной войны и вернули воинское звание, он уволился из армии, и они с мамой уехали в Ярославскую область, где бывший начальник артиллерии полка стал работать директором заготконторы. В это время он воспрянул духом, восстановил былые связи, ездил на встречи защитников крепости, что устраивал в Бресте, а потом и в Москве Сергей Смирнов. Но в шестьдесят лет отца не стало. Он умер на вокзале в Гомеле, когда ехал повидаться с матерью, которую не видел больше двадцати лет…

Из очерка Ольги Соловьевой и Вячеслава Тяботина «Девочка из Брестской крепости», «Сибирские огни» 2010, №5

 Александр НОГАЛЛЕР: “Похоронить его решили на советской территории…”

…В марте боевые действия затихли. Лишь в апреле наступил решающий штурм Берлина и прорыв его оборонного кольца. Налеты авиации, артиллерийский и минометный обстрелы не прекращались. В этот период был убит зам. командующего нашей танковой армией генерал Гончаров. Похоронить его решили на советской территории в Бресте. В состав делегации для перевозки тела генерала включили и меня как врача. Колонна из трех машин направилась на Восток, пересекая территорию Польши. Здесь у меня произошла совершено случайная, памятная встреча со своей однокурсницей Тамарой Мосоловой. Я еще учился с ней в одной школе в Москве в Успенском переулке, а затем и в 1-м Московском мединституте. Тамара была в военной форме, капитаном медслужбы, служила в одном из эвакогоспиталей, что казалось тогда тылом по сравнению с моим армейским полевым госпиталем. Встреча была короткой, около получаса, но очень теплой и дружественной. При расставании пожелали друг другу после войны встретиться в школе или институте. Какова же была моя печаль и удивление, когда я узнал впоследствии, что Тамара была убита в том же селе кем-то из польских бандитов. У меня и сейчас перед глазами ее стройная фигура, молодое лицо … и такая нелепая смерть незадолго до конца войны.

Много лет спустя я увидел могильный памятник генералу Гончарову на кладбище Новодевичьего монастыря в Москве, когда ветераны 2 ТА навещали захороненных здесь своих военачальников. Не знаю, был ли генерал перезахоронен из Бреста или это была его символическая могила, но при виде ее вспоминались давние события…