От редакции

Зиновий Борисович Ильевский, один из самых значимых патриархов брестской журналистики, прожил долгую, насыщенную событиями жизнь, покинув белый свет в 88 лет. А родился он ровно 100 лет назад – 1 ноября 1913 года. И в этот вековой его юбилей мы с благодарностью вспоминаем о нашем старшем соратнике, который был причастен и к становлению «Брестского курьера» в начале бурных 90-х.

Судьба Зиновия Борисовича вобрала в себя две мировые войны и все перипетии XX века. Это отражалось в его газетной работе, отливалось в весомые строки. Прибыв в Брест в 1946 году, он три десятилетия проработал в областной «Заре» ее «начальником штаба» — ответственным секретарем. Должность, надо сказать, хлопотная, но при этом он и сам продолжал писать для газеты. Даже выйдя на пенсию, искал применение своей творческой энергии, общался с коллегами, вел обширную переписку. А когда родился и вышел «в люди» наш еженедельный «Брестский курьер», пришел к нам в редакцию и возглавил рекламную службу.

О, это были незабываемые годы! Улыбка Зиновия Борисовича, его жизнелюбие и дружеское расположение прекрасно вписывались в молодой коллектив газеты. Рекламный опыт в ту пору отсутствовал практически во всех изданиях, так что наш старший коллега вспахивал неведомую целину, но у него это успешно получалось благодаря контактному характеру, терпению и настойчивости в достижении результата. И только когда здоровье совсем стало подводить и начало зашкаливать давление, оставил работу в «Брестском курьере». Впрочем, мы не раз навещали его в доме на углу бульвара Космонавтов и улицы Московской (ныне пр. Машерова), чаёвничали, вели живые разговоры.

А Зиновий Борисович до крайней даты своего ухода сохранял ясность ума и огромный интерес к происходящему за стенами его последней обители. И, как оказалось, писал воспоминания «Моя жизнь». Их на днях принес к нам в редакцию его сын Тимофей Ильевский, режиссер Брестского академического театра драмы. В этих записках живет и дышит время, пульсирует сердце истинного журналиста. Думаю, что наши читатели оценят их по достоинству высокой пробы.

Николай АЛЕКСАНДРОВ

Детство

Я помню себя примерно с 3-4-х лет. Был я, по рассказам моей матери Златы Юдовны, очень живым, бойким мальчишкой — носился по двору, как ветер. Жили мы тогда в небольшом городишке Енакиево. Много позднее я узнал, что в этом городке находился большой металлургический завод (он, как я слышал, и сейчас там есть)…

Из далекого детства мне врезались в память два факта: однажды (пусть меня извинят  читатели), когда  сидел на горшке в кухне (а она была у нас большая), я заметил, как из дырочки в полу вылезли два маленьких мышонка и начали между собой играть… И второй. Видимо, мне уже шел шестой год, помню, как зазвучали трубы. Я держал в руке белую металлическую копилку. Выбежал из дому. Вижу, на лошадях едут какие-то дяди, впереди — оркестр. Я и еще несколько соседских мальчишек стояли возле забора нашего двора…

Солнечные лучи освещали наши фигуры. И я как-то инстинктивно спрятал руку с копилкой за спину… С лошади слез дядя, вывернул мою ручку, забрал мою копилку и снова сел на лошадь…

Так я познакомился с немецкими оккупантами. Было это в 1919 году.

В Екатеринославле

Так назывался в пору моего детства теперешний Днепропетровск. Отец — Борис Моисеевич, как рассказывала мать, работал в рыночном комитете. Потом он уехал в командировку в город Чернигов. Там заболел брюшным тифом и в апреле 1922 года умер….

Об отце у меня сохранились самые лучшие воспоминания. Он очень любил нас, баловал, если можно сказать баловал, ведь мы были довольно бедная еврейская семья. И, как мне помнится, это был  гордый человек, никогда не просил помощи у своей богатой матери (нашей бабушки).

Мне особенно запомнился эпизод, когда отец привез мне и брату черкески.

— Ну-ка, братишки, примерьте костюмчики… Мне кажется, они будут вам впору…

Когда мы с братом облачились в черкески, водрузили на головы папахи — нашей радости не было конца.

Я и сейчас, в преклонном возрасте, нет-нет взгляну на фото, сохранившееся в семейном альбоме.

Да, и у нас были свои радости…

Отец был шестым сыном моей бабушки. Шестым и самым у нее нелюбимым. Бабушка жила в том же городе. Только она — на Комсомольской улице, а мы — на Тихой, чуть пониже Комсомольской.

У бабушки был большой сад. И мы, мальчики, лазили в этот сад за орехами.

Нас было у матери четверо детей. Самая старшая дочь Юдифь — очень красивая. Я ее плохо помню. Кажется, она уехала куда-то на Дальний Восток в 1920 году и с тех пор я ничего о ней не знаю.

Я был самый младший. Старше — Аркадий, работал в какой- то мастерской, впоследствии погиб в Великой Отечественной войне в артиллерии. Несмотря   на все попытки, я так и не узнал, на каком фронте, в какой части он воевал с фашистами.

Самый старший брат — Иосиф — утонул в Днепре. Был он моим любимцем, его смерть была большим горем для всей нашей семьи.

По рассказам его товарищей, в солнечный июньский день купались они в Днепре. Иосиф отлично плавал. Двое или трое его друзей стояли на берегу реки. А Иосиф плавал где-то в 300-х метрах от них. Прошло около 15 минут, вдруг един из его товарищей, кажется, его звали Андреем, говорит:

— Смотрите, смотрите, парни. Еська что-то кричит, слышите?

Ребята прислушались. И действительно, послышались крики:

— Рятуйте, рятуйте!

Пару раз над поверхностью показалась рука.

— Мы сначала подумали, что Еся нас разыгрывает, ведь он хорошо плавает. А потом видим, что дело плохо. Быстро снарядили лодку… И ничего не смогли сделать. Нашего друга быстрое течение за какие-то минуты отнесло вниз по реке…

Труп Иосифа нашли через день или два…

Все это мы узнали со слов его друзей.

Видимо, гибель Иосифа послужила причиной, что мать запретила мне ходить на Днепр. Плавать я так и не научился.

Как мы жили? Прямо скажу — плохо. Нелюбовь бабушки к своему сыну Борису (много позднее мать мне рассказала, что бабушка была против женитьбы Бориса на ней  –  отсюда нелюбовь не только к ее сыну, но и ко всей нашей семье) сыграла свою роль… Короче говоря, помнится мне, как мне, девятилетнему мальчику, пришлось заняться, как это сейчас модно говорить, «бизнесом». Разносил я бабушкиным клиентам яйца с дрожжами, которыми торговала бабушка. Немного зарабатывал брат. Он слесарил на одном из заводов. Но главным источником доходов была наша мама — она хорошо шила и вязала.

Лет в 10 меня забрал к себе в Юзовку (потом Кировск, сейчас Донецк) дядя по материнской линии. Судьба его печальна. После смерти  жены он запил, потом повесился. Период жизни у дяди ничем не примечателен. Помню только, что окончил 4 класса и снова уехал в Днепропетровск.

И снова я продолжал разносить бабушкины яйца и ящики с дрожжами. Я приносил матери бабушкины копейки. Иной раз бабушка подкармливала меня… Так и жили…

В Белоруссии

Однажды я, уже повзрослев на несколько лет, услышал о белорусском крае, где люди живут получше, чем у нас, там не было голода, люди не ели макуху…

Решил податься туда. Конечно, мама не хотела и слышать о моем отъезде.

— Достаточно того, что я ничего не знаю о вашей сестре… Да и твой брат Аркаша от рук отбивается.

Я, как мог, утешал маму:

— Надо мне помогать тебе, стать на ноги…

В общем, в один прекрасный день (а мне уже был 16-й год) уехал я в Белоруссию. Попал в город Гомель. Перебивался кое-какой работой. Заинтересовался кино. Если только была копейка в кармане  –  бежал в кинотеатр… Решил стать киномехаником. Закончил 6-месячные курсы. Одновременно закончил девять классов.

Меня направили с кинопередвижкой обслуживать рабочих Туровского леспромхоза  – это на границе с Польшей.

Помню, как я на подводе ездил лесными дорогами по деревням… Но главная моя радость была в том, что я уже посылал маме немного денег.

Была еще одна радость.  Это когда приезжал в деревню с кинопередвижкой «Пате» — так называлась она, вывешивал на стене какой-либо большой хаты объявление о том, что сегодня будет демонстрироваться такой-то фильм. А деревенские мальчишки мигом возвещали: « Сегодня у нас будет кино». Каждый из них хотел крутить динамо, чтобы был электросвет, и часто от их усердия перегорала лампочка. В ходе демонстрации фильма мне приходилось рассказывать содержание картины, читать текст…

Но это были незабываемые дни.

Потом в Турове же я попал на работу в редакцию районной газеты «Чырвоная Тураушчына». Сначала в типографии, потом меня взяли в редакцию. Писал небольшие информации. Ходил по городу. Помню, что он очень холмистый.

И еще помнится, как в 1932 году мы, комсомольцы, а я уже был тогда комсомольцем, ходили патрулировать по белорусско-польской границе… Деревни были  – Большая и Малая Малышеве. Большая Малышеве наполовину была на нашей стороне, а половина на польской. Если, скажем, случился пожар на польской стороне, туда бежали родственники, чтобы помочь тушить… И наоборот. В общем, не было такой строгости, как в последующие годы.

Часто, когда я работал, переписывался с матерью. И не раз в ее письмах  ощущал просьбу поскорее возвратиться домой. А в одном из последних писем она сообщила, что уже давно болеет…

Это ускорило мой отъезд из Турова.

И снова Украина

Я поступил рабочим в научно-исследовательский институт кварцитов. Приходилось лопатой переворачивать груды криворожской руды. Через полгода я уже работал лаборантом по обогащению этой руды. Жить стало немного полегче, стал помогать матери, принося ей немного денег. Я не курил, и мама мною гордилась…

Был в этом институте старший инженер Курляндер Зиновий Соломонович. Мы часто шли вместе домой.

— Слушай, — говорил он,- я ручаюсь, что поработаешь еще годик-два, и мы поставим тебя заведующим цехом дробления, а там — станешь научным сотрудником.

Окрыленный этими словами, я, как ветер, несся домой, взахлеб рассказывал маме о разговоре с Зиновием Соломоновичем.

Но жизнь повернула в другую сторону.

Как-то как комсомольца меня  взяли в рейдовую бригаду по проверке продовольственного склада. Прошло несколько дней, и я увидел свою фамилию в газете «Зоря» в числе других участников рейдовой бригады. Это наполнило мое сердце большой гордостью. Я только и мечтал о карьере журналиста. Несколько раз я писал в «Зорю» небольшие заметки, и когда появилась в Днепропетровске областная газета на русском языке «Звезда», меня взяли в редакцию в отдел информации. Редактором был тогда довольно опытный журналист по фамилии Красный.

Был я, прямо скажу, общительным парнем и довольно интересным. Меня в редакции любили. И особенно машинистки. Они говорили мне: «Зиночка, можешь подиктовать свою заметку»…

Целый год я работал в газете. Но в один прекрасный день моя жизнь повернулась в другую сторону.

В начале 1935 года я и мой друг Женька Соколов слушали лекцию академика Ферсмана. Он увлекательно рассказывал о Хибиногорске, о горах, которые таят в себе несметные богатства. В частности,   говорил об апатитовой руде, которая так нужна нашему сельскому хозяйству…

Лекция академика глубоко запала в  наши молодые головы. По дороге домой мы с другом решили, не говоря своим матерям (а у Женьки, как и у меня, тоже не было отца), поехать на север, в далекие Хибины. Но что сказать дома?

— А вот что, — решительно проговорил Женька, — скажем, что дней на пять-шесть поедем на рыбалку к…

Женька на минуту задумался:

 — К дяде Мите. У нас ведь отпуск…

На том и  порешили.

Короче говоря, с рюкзаками за спинами, полные ожидания неизведанных приключений, сели мы в поезд…

Была у нас пересадка с поезда на поезд, но мы стремились только вперед, в таинственный мир, нарисованный академиком…

Помнится мне, как в поезде, который шел в Мурманск, одна старушка, видимо, из местных жительниц, пыталась нас отговорить:

— И куда ж вы, такие молодые, едете… Там же медведи бродят…

Но мы отшучивались:

— Ничего, бабуся, и мы не лыком шиты. Попробуем медвежатинки…

Вот оно, Заполярье!

Поезд подкатил к небольшому вокзалу. После многочасовых пересадок и  разговоров о том, что нас здесь ожидает,  мы прибыли в город Хибиногорск. Собственно тогда, в начале 1935 года, это был  по существу деревянный город. А кругом — горы…

Как договорились, по приезде в заполярный город мы сразу же написали подробные письма домой,  матерям. Успокоили, что у нас все в порядке.

Я не буду описывать подробно наши дальнейшие шаги. Скажу только, что я сразу решил пойти в редакцию местной газеты, которая называлась «Хибиногорский рабочий». Мой же спутник Женька Соколов направился на обогатительную фабрику.

Как сложились наши судьбы? Женька стал квалифицированным рабочим, впоследствии уехал на рудник, где добывалась апатитовая руда.

Я же сначала попал не в редакцию, а в типографию, освоил несколько специальностей — наборщика, выпускающего. Конечно, пописывал заметки в газету. И, поработав в типографии несколько месяцев, перешел в редакцию газеты. Была она большая, четырехполосная. Прошел, что называется, все стадии — был корректором, литсотрудником промотдела, затем перешел в партийный отдел. И, в конце концов, меня утвердили ответственным секретарем.

Кстати, о медведях. Я все же попробовал медвежьего мяса. Было это через пару месяцев (помните, как обещали нашей старушке в поезде). Однажды я попал на «пир» охотников, на котором меня угостили этим деликатесом. Не знаю, попробовал ли Женька это красноватое, довольно вкусное мясо.

Наши пути разошлись. Через полтора года он уехал из города. Я же здесь остался. Много впечатлений осталось у меня от природы Заполярья. Одни снежные пурги, лавины со снежных гор вдоль городских улиц! И ветры — подчас буйные, стремительные! Но здесь приноровился к непогоде, к тому, что, скажем, в мае демонстрация людей с красными флагами шла по заснеженным улицам…

А природа не раз преподносила сюрпризы. Помню, это было, кажется, в октябре, по радио предупредили жителей об опасности снежных лавин в районе рудничного поселка. Он находился в пяти километрах от Хибиногорска. Несколько работников редакции, и я в том числе,  поехали туда. Срочно прилетела на двух самолетах государственная комиссия из Ленинграда.

Беда случилась часов в пять утра, когда все жители поселка еще крепко спали… Две огромные лавины, высотой с трехэтажный дом, катились одна за другой и ударили в деревянные дома. Снесли крыши, побили стены. Были жертвы — кажется около 80 человек…

Уже после этого несчастья укрепили вдоль дороги железобетонные плиты…

Но помнится мне и такой эпизод.

Один мужчина, который жил на втором этаже деревянного дома, находился в туалете. На его счастье вытяжная труба туалета не была забита снегом, и воздуха для него было достаточно. После многих часов его попыток выбраться из снежной западни его истошные крики были наконец услышаны.

В Хибиногорске я пережил немало счастливых дней и месяцев. Здесь встретил свою Лидию Ивановну (первую, потому что была и есть вторая — тоже Лидия Ивановна, но об этом позже).

Что собой представлял Хибиногорск? По существу, были здесь несколько центральных улиц, застроенные в основном деревянными жилыми домами. Названий не было. 18-й и 20-й километры — так они назывались.

Жили здесь в небольших домишках поселенцы (пострадавшие от сталинских репрессий). В одном из домов жила и семья Лидии Ивановны. Отца и матери, к моменту моего знакомства с ней, уже не было. Она жила с дочкой, которой было полгодика. Это была красивая девочка, к которой я искренне привязался. Звали ее Муза.

Женился я примерно через пять или шесть месяцев после знакомства. Переехал на одну из центральных улиц. Лидия Ивановна поступила на работу в магазин. А я по-прежнему — в редакции.

Жизнь становилась полегче. Я уже имел солидную зарплату, к тому же каждые полгода получал заполярную надбавку. Конечно, не забывал о своей матери, которую регулярно поддерживал денежными переводами.

Лидия Ивановна — сама она была из деревни Нечкино Псковской области — все хотела поехать в Днепропетровск, познакомиться с моей мамой. Да не суждено было…

Семья моя росла. В 1937 году родился сын  Валерий, которым я очень гордился… А еще через пару лет — дочурка Рина. Интересна история ее имени.

Был у нас патефон и множество пластинок. На одной из них была запись Рины Зеленой… Мне почему-то понравилось это имя известной тогда артистки. И  захотелось этим именем назвать дочурку. Мать была против. Тогда решили так: пусть Валерий вытащит из шапки бумажку: если с именем Рина — так тому и быть. Если нет…

Короче говоря, вытащил Велик (так я любовно называл сына) имя Рина. Самой девочке это имя не нравилось. И в ее паспорте записано «Ирина».

Жизнь моя не была однообразной. Кроме редакционной работы я занимался и общественной. Мне не раз приходилось выступать с докладами и лекциями перед школьниками. Участвовал я и в драматическом кружке, который был в педагогическом техникуме… Где-то у меня даже сохранилось фото, где я  играл какую-то роль (кажется, «На дне» Горького).

Потом я несколько раз ездил в Ленинград, где познакомился со старшей сестрой Лидии Ивановны, с ее двумя дочерьми — Симой и Лелей. Муж ее Алексей впоследствии погиб в период Великой Отечественной. Сама Наташа — старшая сестра — перенесла  блокаду  и  уже умерла. Дочери повыходили замуж. Муж Лели после тяжелого ранения тоже умер. Не стало и мужа у Симы. Он был научным сотрудником, возился с бактериями. Жили в городе Кирове, а в последние годы — в Ленинграде. Здесь и умер Симин полковник. А его жена, хотя и больная, живет по-прежнему в Ленинграде…

Но я немного забежал вперед.

Великая Отечественная

Великая Отечественная война уже застала меня коммунистом. Помню, как вызвал меня первый секретарь Кировского горкома партии Сергей Апполосович и сказал:

— Есть решение бюро горкома командировать тебя на фронт. Хватит тебе просиживать штаны в редакции…

Потом добавил:

 — За тобой завтра заедет партийный секретарь полка. Будешь у него помощником по комсомолу. Ты его хорошо знаешь. Это Чернов…

Да, Давида Чернова, бывшего работника обогатительной фабрики, я знал хорошо, не раз встречался с ним на предприятии.

Короче говоря, 9 июля 1941 года, провожаемый теплыми напутствиями своих товарищей по редакции, я вместе с Черновым уже ехал на Кандалакшское направление, где находился 13-й дорожно-эксплуатационный полк.

Моя семья в это время, т.е. через несколько дней, вместе с семьями других жителей города, была эвакуирована. Лидия Ивановна с детьми попала в Удмуртию.

Первые впечатления о войне.

…Шли мы с Черновым полем, направляясь в штаб полка, вдруг  услышали свист:

— Вот сволочи, — выругался мой спутник. -Уже начался обстрел дороги. Посмотрев на часы, он добавил:

—  Немец аккуратен. Три часа дня …
Потом  посоветовал:

—  Если слышишь свист, значит, где-то поблизости снаряд. Ложись в яму и пережди…
Так я познавал азы войны.

.. .Вечерело, когда мы с Черновым добрались до штаба. Находился он около пятисот метров от передовой. На Кандалакшском направлении было сравнительно спокойно. Первые месяцы я, как отв. секретарь комсомола, часто выезжал на передовую, проводил среди молодежи короткие беседы, вручал им напечатанные на штабной машинке  удостоверения о принятии в ряды комсомола (тогда нельзя было давать удостоверения по форме).

Еще через несколько месяцев меня повысили в звании и назначили военкомом отдельной роты. Жили мы в землянках. Помню, что командиром роты был украинец Черноиваненко, впоследствии  в одной из схваток с гитлеровцами он погиб.

Потом меня перебросили в политотдел военно-воздушных сил 19-й армии, которая  тоже дислоцировалась на Кандалакшском направлении. Иной раз приходилось вылетать с экипажем с Африкадского аэродрома, который находился недалеко от станции Апатиты. На разведку гитлеровских позиций. В политотделе я  служил в течение 7 месяцев.

Когда узнали, что я журналист (писал во фронтовую газету заметки о службе наших летчиков), меня направили в редакцию армейской газеты 14-й армии.

В Мурманске, куда  приехал летом 1942 года, сразу же окунулся во фронтовую обстановку. Непрерывно налетали фашистские стервятники, бомбили…

Помню один из налетов. Я жил какое-то время в гостинице «Арктика». Жили здесь и английские моряки,  они  доставляли в нашу страну продовольствие — помогали в общей борьбе с гитлеровцами.

Редакция нашей армейской газеты помещалась в подвальном помещении многоэтажного здания. «Часовой севера» (после работы в отделах пропаганды и культуры меня утвердили отв. секретарем) была оперативной газетой, доходчиво освещала события на фронтах.

Вспоминаются такие случаи: во время своих командировок на фронт (редактор газеты майор Анатолий Парамонович Докучаев давал мне «добро»)  я, захватив свой «ФЭД», отправлялся в путь… Должен заметить, что через каждые 30-35 километровзимой на трассе (до позиции 14-й армии  —  85-90 км) были устроены обогревательные пункты. Стояла здесь «буржуйка», которая топилась чуть ли не круглые сутки. И наши бойцы, командиры, поспав пару часов, попив кипяточку, на попутке отправлялись дальше. Этими пунктами пользовались и наши корреспонденты.

Я не буду подробно описывать свои «выезды». Спасибо Союзу журналистов Белоруссии, который издал сборник «Летописцы боевого подвига», в который вошли и мои воспоминания. Сборник издан в 1985 году. В нем я рассказывал о наступлении наших войск на мурманском направлении и освобождении от гитлеровцев Норвегии. Был я тогда прикомандирован к 7-й танковой бригаде. В боях за освобождение норвежского поселка Тарнеты был ранен и контужен, подорвался на танке.

После госпиталя снова  –  в редакцию, но уже не армейской, а окружной газеты «Патриот Родины», которая находилась в городе Петрозаводске. Подал рапорт члену Военного Совета об уходе из армии по состоянию здоровья. Но главная причина была в том, что моя семья все четыре года, находясь в Удмуртии, жила очень бедно, к тому же старшая дочь Муза непрерывно болела, у нее было искривление позвоночника и никакой медицинской помощи не было.

Как-то мне удалось,  еще  будучи работником политотдела ВВС 19-й армии, собрать  в плащпалатку свои рыбные и мясные консервы, которые мы получали,  а также несколько буханок хлеба и  поехать в деревню, где находилась моя семья. Помню, что поздней ночью разыскал я деревню… Не забуду, как все трое моих детей сидели на печи и в темноте я гладил их головки…

После решения Мурманского обкома партии (тогда выезды из Заполярья невозможны были без обкома) меня, как инвалида ВОВ, по состоянию здоровья отпустили из армии. Я поехал в Удмуртию за семьей.

Но в Кировске я жил недолго. Мурманский обком партии направил меня в распоряжение ЦК КПСС. А оттуда — в Брест. Пытались направить на Украину, Казахстан, но ни в Николаеве, ни в Казахстане не было квартиры. Надо было ждать ее чуть ли не год…

В общем, я согласился поехать в Брест. Тем более, что  вторым секретарем Брестского горкома КПБ был тогда, в июне 1946 года, Михаил Савельев (он знал меня по Заполярью, будучи первым секретарем Мурманского обкома комсомола). Миша помог с квартирой. Бюро Брестского обкома партии после направления  ЦК КПБ утвердило меня отв. секретарем газеты «Заря».

Брестский период

В Бресте я живу (пока еще) уже более пятидесяти лет. Из них свыше 30 лет был ответственным секретарем газеты «Заря». Много разных событий — и радостных, и печальных — произошло за этот период. В 1952 году умерла от сердечной болезни моя  жена Лидия Ивановна. Причем случилось  это на ее родине — в деревне Нечкино, куда вся моя семья приехала в отпуск. Похоронили ее на гористом месте кладбища.

cms-image-000008678.jpg

От Лидии Ивановны у меня трое детей — сын Валерий, двое дочерей Муза и Ирина (Рина). Валерий живет в Питере (сейчас Санкт-Петербург). Он закончил там институт, кандидат наук. У него — дочь, которая уже замужем. Женился Валерий неудачно. Сам он мало приспособлен к житейским невзгодам. Живет один. Теперь он уже пенсионер. Переписываемся с ним редко.

cms-image-000008679.jpg

Благополучная семья у Ирины. С мужем они заканчивали в Минске политехнический институт. Геннадий работает в проектной организации, Ирина — на заводе холодильников. Она уже пенсионного возраста, но продолжает работать. Их старшая дочь Лена имеет пятилетнюю дочь, младшая — Катя еще не замужем, учится в институте (один уже закончила). Муж Лены — хороший специалист, тоже работает на заводе холодильников. Сейчас строит свой дом…

cms-image-000008680.jpg

Вторично я женился на работнице нашей редакции, ее тоже зовут Лидия Ивановна. Вот такая судьба…

Литературные дела

За время работы в «Заре», затем редактором световой газеты на ЦУМе, наконец, в газете «Брестский курьер» я не раз писал о  Брестской  крепости-герое, встречался с  писателями и поэтами, детьми защитников крепости. Есть у меня немало автографов и личных надписей авторов книг — лауреата Ленинской премии Сергея Смирнова, ряда белорусских поэтов.

cms-image-000008682.jpg

Особенно дороги мне опубликованные в газете «Заря» очерки о судьбе детей защитников крепости, о том, кем стали эти дети. По своей инициативе я  ездил в Москву, Ленинград, Минск, Каунас и Псков, разыскал их в Мурманске и Воронеже,  в  самом Бресте и на Украине, в ряде других городов страны.

У меня напечатано около ста страниц. Рукопись уже десять лет назад отправлена в Минск… И на этом конец…

Конечно, я понимаю, что сейчас время другое. Но все же обидно…