Календари и даты. Адресные и справочные книжки губерний, всевозможные ведомости и списки выпускников. Словари и энциклопедии. Почтовые открытки, марки, портретные галереи, фотографии. Интернет, Википедия, поисковики. Ссылка за ссылкой, пока, наконец, не натолкнешься на заблокированную страницу или предупреждение об опасности для компьютера. Хорошо еще, что не для тебя лично. Так произрастает «Фамильное древо Брестчины».

 Люди, люди, люди. За годами жизни через тире, когда из меньшего числа как бы вычитается большее, и тремя строчками сухой информации неясным контуром проступает единственная и неповторимая человеческая судьба. Жизнь на фоне войн, катаклизмов, смут. Другого фона, увы, попросту не существует. Золотой век человечества, если и был, то канул в Лету, оставив по себе весьма смутные воспоминания. Дальше началась История. А история, говорит Джойс устами своего героя в «Улиссе», это кошмар, от которого я пытаюсь проснуться.

И что? Что, собственно, увидишь, когда проснешься? «Спокойные равнины, окутанные дымчатою мглой», как писал герой сегодняшнего очерка? Вряд ли. «Все было встарь, все повторится снова», – щеглом стрекочет Мандельштам из того же кошмара.

Да, пессимистический взгляд на историю и человека, простите мою безаппеляционность, всегда оказывается верным. Уж как любил эти самые «спокойные равнины» Лев Владимирович Лыщинский-Троекуров! Как пытался остановить или хотя бы попридержать разнузданных коней истории данной ему властью, но и ему это было не под силу.

 Потомственный дворянин

Лев Владимирович Лыщинский, тогда еще просто Лыщинский, без второй добавочной княжеской фамилии Троекуров, явился на свет Божий 12 февраля 1888 года, в День трех святителей. Освещала ли его рождение красная Луна, нам неведомо. Но, судя по всему, таки да, освещала, поскольку по народному поверью красная Луна в сей день – к большому ветру. А вся жизнь дворянина, государственного мужа, поэта и беллетриста прошла под завывания больших исторических ветров на не слишком приветливых евразийских просторах.

Отец его, Владимир Анзельмович, из потомственных дворян Санкт-Петербургской губернии, был человеком одаренным, быстро взбирался по карьерной лестнице. Нести государеву службу начинал в межевом департаменте Сената, затем перевели его в Министерство юстиции, где, можно сказать, стал правой рукой министра Манасеина, сопровождал того в инспекционных поездках по империи. В самом начале XX века Лыщинский-старший был в числе основателей Русского Собрания – одной из самых одиозных организаций правомонархистского толка. Так что триада «православие, самодержавие, народность» была для него не каким-то эфемерным понятием или красивым лозунгом, а идея, имевшая вполне реальное содержание. Строгих правил был человек и в том же духе сына воспитывал. И Лев Владимирович, надо отдать ему должное, полностью оправдывал ожидания отца, возможно, наступая на горло собственной песне.

 Правовед-лирик

Про горло и песню сказано было не ради красного словца. Как примерный сын, Лев учился в том же учебном заведении, что окончил и его отец – в Императорском училище правоведения, одном из самых привилегированных учебных заведений тогдашней России. Выпускники, окончившие училище с отличием, получали чины IX и X классов, что соответствовало титулярному советнику и коллежскому секретарю, и направлялись прямиком в Министерство юстиции и Сенат. Нетрудно догадаться, что Лев Владимирович вышел в 1908 году из стен училища (оно было закрытым) именно отличником. Непременно к этому надо добавить, что в 1906 году, в разгар первой русской революции (юноше 18 лет), из-под его пера вышла в свет брошюра «О значении слова самодержавие». Попутно любознательный молодой человек интересовался историей своей семьи. Его изыскания увенчались выходом в свет книги «Род дворян Лыщинских. Материалы для составления 157 родословий». (Сохранилась ли она в каких-либо архивах или эти фамильные древа ушли на растопку в печку-буржуйку?)

cms-image-000008802.jpg

Но в том-то и дело, что правовед наш не был банальным крючкотвором, а подвергался ко всему прочему еще и наплыву лирической стихии. В одном только 1910 году были изданы в столице империи два его стихотворных сборника «Замок» и «На плаху». Можно, конечно, сказать, что тогда все писали стихи, у всех были эсхатологические предчувствия, Серебряный век и т.д. Но с другой стороны, пусть молодой человек, но ведь с такими «железобетонными» установками, с рассуждениями о значении слова самодержавие, а тоже ведь туда же. «На плаху» – вполне себе декадентское название сборника.

Тем временем его отец, статс-секретарь Государственного совета, видимо, тоже предчувствуя недоброе, приобретает имение неподалеку от Брест-Литовска. Догадывался ли он тогда, что дает приют сыну от классовой ненависти и надежду на спокойную и умиротворенную жизнь?        

Вице-губернатор Перми

Что ж, издревле известно, когда грохочут пушки, музы молчат. 1914-й – начало конца. Думается, не от хорошей жизни, пусть весьма одаренного, но молодого 26-летнего человека, назначают вице-губернатором Перми. Да еще не в самый простой регион. Из огненной лирической стихии Льву Владимировичу пришлось окунуться в полымя протестных настроений и рабочих забастовок уральских заводов.  

Судя по выложенной в интернете исторической работе «Протестные настроения рабочих Лысьвенского завода в 1914 году», новоиспеченный вице-губернатор честно пытался разобраться в природе этих самых настроений. В переписке с губернатором он указывает несколько причин: большое количество «пришлых» рабочих, активность социал-демократов и как все и всегда власть имущие недоумевает, чего им, рабочим, собственно, не хватает. Это и нам, нынешним, очень хорошо знакомо, не правда ли? Учитывая, что уральские заводы работали в первую очередь на военные нужды, можно представить себе, как нелегко было со всем этим справляться.

Но вот ведь что парадоксально! Ни грохот пушек, ни жар доменных печей и со всех сторон несущиеся крики митингующих не заглушили в душе государственного мужа тихий лепет муз. В 1916-м вышел в свет тиражом в 1000 (!) экземпляров самый объемный поэтический сборник Льва Лыщинского «За мечтой». Мне страшно представить себе этот разрыв между окружающей действительностью и содержанием поэтического сборника с подобным названием.

cms-image-000008803.jpg

Немногим ранее, 19 декабря 1915 года, Владимиру Анзельмовичу как потомку по женской линии угасшего в начале XVIII века княжеского рода Троекуровых, было высочайше разрешено именоваться Лыщинским-Троекуровым с приобретением княжеского титула. Правда, ни указа, ни грамоты о присвоении княжеского титула не последовало. Видимо, не до каких-то там бумаг было.   

В феврале 1917-го и вовсе все пошло под откос. Получив телеграмму о перевороте в Петрограде и смене власти и не имея подтверждения по линии МВД, вице-губернатор Перми Лыщинский-Троекуров запретил ее публиковать в местной прессе. Как будто что-то можно было подобным запретом изменить.

 «Окрестных сел дремота и покой»?

Из Перми Льву Владимировичу вместе с семьей удалось бежать. Сначала в Киев, затем – в Брест-Литовск, где неподалеку отец его приобрел имение. Надо полагать, годы, проведенные в нашем городе до начала Второй Мировой войны, были самые спокойные и умиротворенные. Он принимал активное участие в жизни Русского общества и в жизни автокефалии Русской Православной церкви в Польше. Занимался сельским хозяйством в своем имении. Публиковался в русских периодических Польши. В Варшаве увидели свет его произведения «Сказка о кумаче» (1920), поэма о революции «Длань Господня» (1925). В 1924-м вышел еще один его сборник «Цепи жемчужные».

Вот одно из его стихотворений, опубликованных в Антологии русской поэзии в Польше в 1937 году:

Люблю я вас, спокойныя равнины,

Окутанныя дымчатою мглой,

Над озером заснувшия долины,

Окрестных сел дремота и покой.

Приветствую я вас, поля родныя,

Забытая надолго сторона,

К вам еду я опять в часы ночные,

Мне светит вновь двурогая луна.

Вновь стелятся ползучие туманы

И призраки витают надо мной,

Встают кругом лесные великаны

И машут мне угрюмо головой…

И в тьме небес таинственно печальной,

Как и пятнадцать лет тому назад,

Мне поцелуй твой чудится прощальный,

Былой любви угаснувший закат.

Согласитесь, уж очень умиротворенный человек мог писать подобные пасторали.

cms-image-000008804.jpg

Но XX веку не нужны были пасторали. С началом Второй мировой войны попал недипломированный князь в польский концентрационный лагерь в Березе-Картузской. Оставил жутковатые воспоминания о пребывания в нем. В интернете они есть и даже переведены на белорусский язык. В 1944-м под бомбежками во время Варшавского восстания погибла его жена Софья. Видимо, не пережив разлуку с любимой женщиной, умер в Кракове и сам Лев Владимирович Лыщинский-Троекуров. Князь, пытавшийся остановить время.