***

Не прав Экклезиаст —

Мы не уходим в нети.

Судьба в урочный час

забрасывает сети,

чтоб вытянуть со дна

былых столетий –

                             ворох

цветных обрывков сна,

улыбок, разговоров…

***

Такой далекий путь домой

Окольным кругом –

То берендеевой зимой,

То вешним лугом.

Через знакомые места,

Поля и веси,

Где ветры плачут неспроста

По-человечьи.

Где острова ушедших лет

Не вдруг отыщем.

Где брезжит вифлеемский свет

Над пепелищем.

А вдоль дорожной колеи,

Как бы сквозь слезы,

Седые волосы земли –

Стоят березы…

***

Такая одиночеству награда: 

Среди умывшей душу тишины

Рассвет в окне – а больше и не надо,

Когда чужие звуки не слышны

И солнца вырастающая линза

Окрашивает легким багрецом

Верхи деревьев, обронивших листья

На влажные скамьи перед крыльцом.

И можно жить без лишнего напряга

Со словом и собой наедине.

Есть в чашке чай, и чистая бумага,

И золотое облако в окне.

***

Взглядом время достану ли

Из седой глубины,

Там, где сплыли и канули

Голоса старины?

Свадьбы, в армию проводы,

В поле ржанье коня,

Перезвоны да хлопоты

Сенокосного дня.

Петухов величания,

Детский смех в клеверах,

Колокольцев бренчание

В предвечерних дворах.

И – душе так отрадное

Над закатной рекой – 

«Лейся, песня…» — по радио,

Там, где дышит покой…

ВЛАДИМИРУ НАГОВИЦИНУ

Здравствуй, Володя… На этом свете,

выстуженном сквозняками столетий,

проще простого – иголкой в нети

кануть, куда всемирные сети

не достают, хоть и вельми облы

да и стозевны. От этой шоблы

прячься подальше, не слушай вопли

бесов, которым что по лбу, в лоб ли –

всё бесполезно. Их шум несносен.

Лучше среди залетейских сосен

печку растапливать, слушая осень,

стаями листьев летящую оземь.

Помнишь, как возле немого причала

Пинега черные лодки качала

и кочевую судьбу величала

эта вода без конца и начала?

Свете мой тихий, свете преславный!

Утицы с кряканьем шурхают в плавни

перед отлетом. Крылатые ставни

чутко внимают отзвукам давним.

Все мы – в просторе времен – пилигримы,

странники, мамкиным хлебом хранимы,

но шестикрылые серафимы

сердцу не всякому исповедимы.

Что ж, собирай-ка пожитки в дорогу

и покидай обжитую берлогу.

В дальний неведомый путь понемногу.

Ишь, приморозило. И слава Богу…

ВЕК-ВОРОН

Век расхристанный двадцатый,

На путях кривых распятый,

Продолжает разговор,

С воронёною надсадой

Возглашая: «Невермор!..»

В нем смешались годы, люди,

Громы маршевых прелюдий,

Кумачовая заря,

Бой курантов, книги судей,

Пересылки, лагеря.

Где ты странствуешь поныне,

По какой бредешь пустыне,

Трехлинейный командарм?

В сонном шелесте полыни

Слышишь ли: «И Аз воздам…»?

Эти крапины каракуль

Ворон когтем нацарапал

В приговорах – и погнал

Эшелоны за Сарапул,

К лежбищам охотских скал.

Призовет ли павших: «Встаньте!» –

Некий новый команданте

Или трубный горний глас?..

Вечными кругами Данте

Будущее входит в нас.

Ведь и там – за чередою

Дней, за смутною грядою

Лет – продолжит разговор

С неизбывной маятою

Хищный ворон, черный вор…

ЧЕЛОВЕК НОМЕР ВОСЕМЬ

Мимо вкось разбежавшихся сосен

Поезд рвал пелену тишины.

В нем не спал человек номер восемь —

Он еще не вернулся с войны.

В нем хрипела тоска героина

И свинцовое горе цвело.

А снаружи крылом херувима

Ночь метельная била в стекло.

Ложка мелко звенела в стакане,

Как синица в далеком краю.

Он забыл свое имя и званье –

Помнил только свой номер в строю.

Поезд глухо отсчитывал стыки,

Не сбиваясь с ночного пути.

С верхней полки свисали простынки.

Время солью скрипело в горсти.

Человек номер восемь сутуло

Вышел в тамбур, судьбу торопя.

И сказало трофейное дуло

То, что прятал он сам от себя.

Полыхнула смертельная жатва

Посреди снеговой целины.

…Никогда – ни сегодня, ни завтра —

Он уже не вернется с войны.

***

Расскажи о весне, что похожа всегда на любовь.

У нее сто причуд  и несчетно улыбок лукавых.

Для нее платья шьют из легчайших, как дым, лепестков

И готовят сережки в мерцающих лунных оправах.

Для ее отражений на улицах мало витрин.

Да и хватит ли места в пространстве для этой плутовки?

Напиши акварелью воздушною кипы картин –

Все размывы и пленные линии будут неловки.

Всё о ней говорит в зацветающих кущах ветвей,

Где наполнена жизнью грядущею каждая завязь.

И поет над своей Эвридикой Орфей-соловей,

Перелетными трелями звездного неба касаясь.

cms-image-000009575.jpg