Колхозники, лесосплавщики, рыбаки за крепким словом в карман не лезли. Даже деревенские бабы не чурались кудрявых фортелей, запуская их в свои озорные частушки. А у отца оно как-то не выговаривалось. Порою то ли в банном пару, то ли в веселом балагурстве с мужиками пытался он запустить матерок, но тут же конфузливо умолкал, как будто что-то горько-кислое на язык испробовал. Вообще-то был он представителем немногочисленного племени деревенских грамотеев, много знал наизусть из Некрасова и Твардовского, любил книгочейство. Может, потому и чуждался он матерного слова, что были в нем выстроены какие-то незримые духовные бастионы, за которые бранное слово проникнуть не могло. Думаю, это ему дал Питер, куда мой юный отец аккурат перед войною был послан на учебу в ФЗУ, оставшись без родителей. Затем – блокада, изнуряющая работа на оборонном заводе, ледяная тряска в кузове полуторки, когда вывозили по Ладоге на Большую землю…

Брань – это война в изначальном смысле слова. Мне нравится одно из молитвенных определений Господа – Начальник Тишины.

Тишина – это гармония, согласие, покой. Совершенная противоположность брани.

…Ох, как нам не хватает сейчас Начальника Тишины – на нынешних полях брани – реальных и виртуальных! Заглушают его орудия, пропагандистское кликушество, сетевые «рынштоки» – сточные канавы ненависти.

И конца-краю не видно пока что этому раздирающему души бранному шуму.

А надо бы утихнуть, прислушаться. Хотя бы просто к шмелю августовскому, предвестнику Спаса – и медового, и яблочного…