Хмурым февральским днём в Бресте простились с Юрием Владимировичем Шапраном – журналистом, для которого понятия «ни дня без строчки» и «на страже справедливости» были не дежурными фразами, а жизненным кредо.

…Когда пять лет назад я впервые переступила порог газеты «Брестский курьер» в качестве корреспондента, первое, что услышала на этом пороге, – как какой-то дядечка сетовал по телефону: «Да взяли тут на работу одну модель. Не знаю, зачем. Ещё посмотрим, какой из неё журналист…»
Другая бы в возрасте «далеко за … надцать» только обрадовалась такому комплименту, но я приняла его как вызов.
И ещё не раз доказывала (не себе, не главному редактору, не читателям, а Юрию Шапрану), что некоторые блондинки могут не только красить губы, но думать, анализировать и писать.
Впрочем, очень скоро мы подружились и по-товарищески «на троих» делили вместе с Михалычем (Михаилом Янчуком) большой кабинет, который я сразу прозвала «проходным двором», так как в нём постоянно топтались люди.
Причём приходили они преимущественно к Юрию Владимировичу, потому что считали его заступником простых смертных и поборником справедливости.
Это не шутка – он действительно впрягался за простой народ и брал на себя такие темы, которые другие старались обходить стороной.
На заводе рабочие бунтуют – Юрий Шапран с диктофоном в первом ряду сидит на собрании. В жилищном кооперативе скандалят – он снова терпеливо выстаивает по три часа на сходке и выслушивает разные стороны.
Бабульку обсчитали в магазине, молодожёнам поставили в квартире некачественные окна, во дворе вырубили деревья – для Юры не было главных и второстепенных тем, он с одинаковым упорством и педантичностью копался во всех, стараясь помочь людям.
Его смело можно назвать «мастером подробностей» — так, как он знал свою тему, не знал никто.
Для него, как и для людей, про которых писал и которым старался помочь, каждая мелочь была важна. И порой газетная площадь просто не вмещала всех деталей – приходилось «резать» материалы, хотя ощущение было такое, что «резали» самого Юру.
Он обижался, возмущался, но быстро отходил. И уже через пару минут шутил и смеялся.
У нас вообще в кабинете сложилась «весёлая компания» из «трёх мушкетёров». С Юрием Владимировичем мы подшучивали над Михалычем и его «камчатскими рассказами», которые по десятому кругу выслушивали каждый день.
С дядей Мишей (он же Михалыч) подтрунивали над Юрой и его трудоголизмом: ведь товарищ Шапран приходил на работу с первыми петухами и уходил с последним автобусом домой.
И, конечно же, двое умудрённых опытом и сединами мужиков не пропускали случая подшутить над «пионеркой», как прозвали меня.
Так что в редакции мы не скучали даже над самыми скучными темами – журналистский юмор их разбавлял.
Первым нашу «тройку мушкетёров» покинул Михалыч – он умер прямо на рабочем месте перед компьютером. Эту среду я запомнила на всю жизнь – ещё на планёрке дядя Миша шутил и придумывал, что бы это такое «оборзеть» в своей колонке обозревателя на следующий номер, а вечером того же дня за рабочим компьютером его уже не было…
Юрий Владимирович тяжело переживал уход коллеги и как-то даже сказал: «Следующая очередь, наверное, моя…»
Прошло время, но «третий мушкетёр» в нашем кабинете так и не появился – Михалыч оказался незаменимым…
А мы с Юрой продолжали работать, подшучивать друг над другом, делиться булочками и темами.
Правда, в один вопрос Юрий Шапран не пускал никого – Брестская крепость считалась его незыблемой темой. Её история, праздники и будни, люди, выставки, конференции – всё это имело для него огромное значение.
Мы даже называли Юру в шутку (и всерьёз) «защитником крепости» — он отстаивал историческую правду и неприкосновенность, обрушиваясь в своих материалах на строительство «ненужных мостов, гостиниц и домов» на её территории.
Так что для некоторых начальствующих он был действительно «занозой», не дающей спокойно спать после принятых решений.
Но в одну весну пал Юрин бастион, и мы в тандеме.
…Возвращаясь после прощания с Юрием Владимировичем, под мокрый снег, нагло щиплющий глаза (или это горечь от потери?), я подумала: как иронична жизнь журналиста! Он при жизни пишет про всех, а про него вспоминают лишь после смерти…
Впрочем, как во фронтовой песне на слова Симонова:
…Кто-нибудь услышит, кто-нибудь напишет,
Кто-нибудь помянет нас с тобой…

Наталья АЛЕЙНИКОВА