Когда-то, в середине восьмидесятых, мне не раз доводилось бродить по тихим вечерним улочкам Бреста с ветераном-фронтовиком Константином Павловичем Колесовым, высоким, седым, сухощавым. В журнале «Октябрь» в ту пору вышла его небольшая повесть «Самоходка номер 120», сразу же вошедшая в высокий классический разряд «лейтенантской прозы».

Вещь получилась убойная, пронзительная, дымящаяся военной правдой. Автор ведь сам был самоходчиком, складывал слова без придумок на основе своего боевого опыта, живописал скупо, но весомо. Между прочим, сразу после войны он поступил в московский Литинститут вместе с Юлией Друниной, но после года учебы почему-то бросил его и уехал в приволжский городок, где работал фотографом. Затем перебрался в Брест, где догнала его писательская судьба вот этой самой «Самоходкой номер 120».

Долго и трудно создавал он свою повесть, как будто военный осколок вытаскивал из собственного тела без наркоза. Патетики и пафоса не любил. Во время одной из прогулок  Константин Павлович прочел мне по памяти небольшое стихотворение:

Мой товарищ, в смертельной агонии

Не зови понапрасну друзей.

Дай-ка лучше согрею ладони я

Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони, ты не маленький,

Ты не ранен, ты просто убит.

Дай на память сниму с тебя валенки.

Нам ещё наступать предстоит.

«Лучшего стихотворения о войне я не знаю, — добавил он. – Это вчера я в газете прочел — в статье Виктора Астафьева, который процитировал поэта-фронтовика Виктора Дегена. Написано в декабре сорок четвертого…»

Стихотворение и меня тогда поразило сфокусированным видением фронтовых будней. Оно очень созвучно прозе Колесова да и мироощущению солдат той войны в целом. Кстати, Виктор Деген тоже был танкистом, война нашпиговала его железом, а он, прозванный еще в военные годы «счастливчиком», дожил до нынешних дней и встретил 65-летие Победы в возрасте 85-и годков.

Те вечерние прогулки с Константином Павловичем многое мне дали в понимании поколения Великой Отечественной. Глубина правды постигалась через трагическую простоту и возвышалась до философизма. Гордость и горечь срастались. Патетика не приживалась на незаживших ранах, но находились для обозначения тональности былого и нужные слова, и нужные песни. Вот это и надо бы сохранять для продолжения пути – чуткий солдатский камертон, не приемлющий фальши.

Ну что, братцы-славяне, — вперед, к следующему маю?

Живите долго, фронтовики!..