Вообще кинематографическая судьба Геннадия Полоки парадоксальна. Как он сам однажды определил – «противоестественна». Самый первый его полнометражный фильм «Чайки над барханами» по сценарию Юрия Трифонова, снимавшийся в Туркмении, не был доснят из-за противодействия партийного руководства, вокруг него развернулась целая криминальная история. Замечательная «Республика ШКИД» не сразу вышла на экраны, заработав приговор: «Это энциклопедия для школьных хулиганов». Стилистически яркая «Интервенция» оказалась под запретом с мотивировкой: «Священные для каждого советского человека события изображаются в непозволительной авангардной форме», — и пролежала на киношной полке до перестройки. А в январе 1974 года его вообще лишили права постановки в кино с формулировкой «как не сделавшего выводы из своих идеологических заблуждений». Тем не менее Полока остался в российском кинематографе, не слинял за рубеж, не променял «волшебный иллюзион» на какой-либо безвредный доходный промысел. А в 1996 году снял «Возвращение броненосца», как дань памяти своему духовному учителю Сергею Эйзенштейну и всему советскому кинематографу эпохи надежд и великих прорывов в искусстве.

Он, Геннадий Иванович, 80-летний рыцарь кино, когда-то мечтал снять «Дон Кихота» — и сам поныне пребывает таким же вечным искателем правды – «без страха и упрека». Его мудрость – в отношении к людям, как детям («шкидовцам»), которые порою не ведают, что творят, но заслуживают любви и милосердия. В этом соль и его новой картины «Око за око», также не избежавшей каверз судьбы.

Лет пять назад довелось мне беседовать с Полокой об этой работе, съемки которой велись на «Беларусьфильме» полным ходом. По счастливой странности, фрагмент того разговора сохранился у меня на диктофонной кассете. Вот что рассказывал режиссер: «Я сейчас делаю фильм по повести Бориса Лавренева «Седьмой спутник». Хочу его завершить в конце 2006 года. Но местное руководство боится, что студия может меня подвести. Они говорят, что студия в трудном положении…». Как в воду глядел, высказывая эти опасения, хотя сам тогда пребывал в оптимизме. На нынешней премьере выяснилось, что вскоре после нашего общения прикатила «телега» президенту Александру Лукашенко, что, дескать, на бюджетные деньги снимается антибелорусский фильм, а тот, особо не вникая в ситуацию, распорядился съемки остановить и средства отозвать. Более двух лет прошло в унынии, но затем Владимир Гостюхин, исполнитель одной из ключевых ролей в фильме «Око за око», вдруг взял да и написал в свойственной ему эмоциональной манере письмо главе государства с просьбою-предложением посмотреть отснятые материалы и дать добро на завершение работы. Лукашенко прислушался к любимому народом артисту – и после просмотра привезенной ему продукции («А что? Давайте, мужики…») дело двинулось к успешному финалу.

И вот – состоялся в Бресте предпремьерный показ белорусско-российского фильма «Око за око». Пусть никого не смущает это название в жестком ветхозаветном звучании – на самом деле картина начисто избавлена от какой-либо брутальности, в ней, по суждению Полоки, «нет ни одного отрицательного героя». Великолепен центровой тандем актеров – Михаила Пахоменко и Владимира Гостюхина, но и роли второго плана вкусно сработали Александр Кашперов, Геннадий Гарбук, Ростислав Янковский, Владимир Мищанчук и другие.

По завершении просмотра фильма мы побеседовали с Геннадием Ивановичем Полокой.

— Ваши самые значительные фильмы, начиная с «Республики ШКИД», затем «Возвращение броненосца» и этот фильм «Око за око» — они как бы нанизаны на ось гражданской войны. Ведь и ребята из «Республики ШКИД» — производное того противостояния. В чем для Вас притягательность этой темы? Почему гражданская война?

— Очень просто. Потому что это было время величайших надежд. Сейчас есть глупая попытка объяснить революцию, что, дескать, кучка большевиков, немецких шпионов, весь народ смутила. Это невозможно. Деникин отказался от командования, поскольку понял, что народ против белой армии. И передал командование Врангелю. Другое дело, что надежды угасали…

— В Вашем фильме присутствует удивительная мягкость и доброта. Это – прощение истории?

— Я просто хочу правды. Вы понимаете, и при советской власти много было лжи. Потом маятник качнулся в другую сторону, пошла неправда другая. Социализм и коммунизм можно принимать или не принимать. Но это история страны, и от нее нельзя отказываться. В ней были и трагические, и прекрасные страницы.

 — Когда-то молодой Алексей Герман по этой же повести Бориса Лавренева снял свой первый фильм — дипломный. Вас это не смутило, когда Вы брались за съемки?

— Штука в том, что я в ту пору сам пробил этот сценарий, а отец Германа, причастный к студийным делам, отобрал его у меня и отдал сыну.

— А чем отличается трактовка Алексея Германа от Вашей?

— Там не было никакой трактовки. Просто-напросто ему надо было защищать диплом, и для этого искали подходящий материал. Повесть прекрасная — и он ее схватил, поскольку она была поставлена в план. А прежде чем хватать, надо было разобраться. Сейчас, когда называют его картины, он говорит: «Не-не-не, это я с Ароновым снимал, и скорее Аронов имеет к этому отношение». Он просто не понял этой истории. Он выкинул образ Кухтина, которого у меня в фильме прекрасно сыграл Гостюхин. Нет там примечательного монолога бандита, которого уводят на расстрел, — тоже выбросил. Все важные смысловые куски ушли. А у меня эта картина возникла, потому что я вырос в таком окружении. Я видел этих людей, которые были по разные стороны гражданской войны. Как братья моего деда — один в белой армии воевал, другой в красной. Я любил их обоих…

— Вашей стилистике в лучших Ваших фильмах свойственны карнавал, балаган, лубок. А здесь как?

— В этой картине я старался, чтобы основную нагрузку несли актеры. Все без исключения, даже в эпизодах. И я не вижу в фильме неудачных ролей. Время делают артисты. Но, конечно, я не мог удержаться от формы, поскольку формалист в душе (смеется), — например, использовал символ советской власти в форме грозного ежа – это грузовик с ощетинившимися штыками, который постоянно ездит по улицам… У меня есть в жизни счастье – я люблю артистов. Я с таким наслаждением с ними общаюсь! Они бывают в разной форме, в разном настроении. Я их люблю всякими. Для меня это все-таки чудо – актерская профессия. Отдавая всего себя, жить чужой жизнью. Этой радости, к сожалению, не знают другие люди.

— Когда-то Вы хотели снять «Мастера и Маргариту». Эта идея была с чем-либо связана?

— Я был знаком с Еленой Сергеевной, вдовой Михаила Булгакова, к которой меня привел мой учитель — киносценарист Сергей Ермолинский, друг писателя. Он сохранил рукопись «Мастера и Маргариты», которая лежала у него в картонном ящике под столом, и я некоторые листочки читал в начале шестидесятых годов. Елена Сергеевна, посмотрев мою картину «Один из нас», далекую, казалось бы, от романа ее супруга, сказала: «Единственный режиссер, который может снять «Мастера и Маргариту», — Полока, потому что в нем есть такое вроде бы несовместимое соединение юмора и печальной глубины…». Булгакова сегодня пытаются сделать этаким бичевателем 20-х годов, а он обожал их и жил яркой богемной жизнью. Когда он поселился около Новодевичьего монастыря, у него был маленький кабинетик, а вся остальная часть квартиры была огромная, набитая круглые сутки какими-то писателями, комсомольцами, черт знает кем. Это был такой общественный, шумный, яркий человек. А у нас его превратили в эстета, который тихо ненавидел советскую власть и вроде ничем больше не занимался. Елена Сергеевна однажды сказала мне: «Он был похож на Вас в чем-то». Сейчас надо немножко отойти от Булгакова, потому что господин Бортко его заштамповал.

— Ну а над чем сейчас Вы замышляете поработать, встретив 80-летие?

— У меня есть сценарий, который я написал, — «Дон Кихот из Монреаля» — о канадской общине в Советском Союзе, которая погибла в сорок втором году, когда немцы пошли на Сталинград. И которая жила настоящей жизнью этаких социалистов-утопистов – не коммунистов и большевиков. Я хотел бы, чтобы Гостюхин сыграл в этом фильме – в сценарии есть герой-мечтатель и есть оппонент его из крестьян, бобыль, который приехал в Россию (а земельные наделы тогда предоставлялись подушно) и для расширения владений нашел бабу с пятью детьми, переспал с нею, женился — возникла семья. А потом из тюрьмы вышел ее муж…

На этой радостной ноте мы завершили наш разговор, поскольку время уже перевалило за полночь, а Геннадию Ивановичу утром предстояло уезжать в Москву, где его ожидали предъюбилейные хлопоты. За стеклянными дверьми кинотеатра влажно мерцали фонари и гулял свежий ветерок, шелестя листьями, как пленками старого кинематографа…