Вот уже более двадцати лет подряд 30 октября, в День памяти жертв политических репрессий, небольшая группа пожилых людей вместе с детьми и внуками приходит к памятнику невинно пострадавшим на Тришинском кладбища Бреста. Две железобетонные ладони, соединённые для молитвы, посередине — крест, обвитый колючей проволокой, справа — стела со стихами и надписью символизируют их общее горе, беду и страдания.
«Этот памятник создали по инициативе членов Брестской городской ассоциации жертв политических репрессий, председателем которой была Валентина Фёдоровна Лобанова. Ей сейчас уже 92 года, — рассказала Тамара Андреевна Ширко (в девичестве Матвеева). — По нашей просьбе облисполком определил для памятника место на кладбище — слева от центрального прохода, где когда-то стояла церковь, которая сгорела. Горисполком тогда выделил нам на строительство памятника 300 тысяч рублей. Но основную часть средств мы собрали на предприятиях и в организациях Бреста в виде пожертвований. Самое активное участие в проектировании и строительстве принял тогда Николай Китлер, который работал в строительной организации. Стелу изготовили из гранитного камня, который достали из реки Мухавец».
За что понесли наказание эти люди? В чём их вина перед обществом и государством? Сама Тамара Андреевна говорит об этом так: «Это было в д.Рогозное Домачевского района. Когда в 1939 году сюда пришла Советская власть, отца «взяли на крючок» — за то, что в своё время он был офицером царской армии, затем воевал в соединении Булак-Балаховича.
Нас забрали ночью перед самой войной — 21 июня 1941 года, предъявив ордер на арест, приказали собираться. Мама что схватила, то и собрала в узел — и на телегу. Нас привезли на станцию Дубица, где стоял товарный вагон — «телятник» с решётками и нарами, куда загнали более полусотни женщин с детьми.
Отца и других мужчин посадили отдельно в каталажку на пограничной заставе. Уже после войны я узнала, что когда пришли немцы, то их распустили по домам. Отец жил в нашем доме до 1942 года. Односельчане говорили ему, чтобы он уходил. Но он остался. Ночью 1942 года кто-то пришёл к нему и застрелил. Говорят, что партизаны. Родные похоронили его на местном кладбище в д.Рогозное.
А наш вагон 21 июня 1941 днём повезли в Брест, где сформировали эшелон, который прибыл в Барнаул, где всех белорусов поселили в отдельный барак. Мне было тогда 11 лет.
В ссылке мама работала на стройке. Ей подослали какого-то хлопца-«стукача», который расспрашивал её, как мы жили при Польше. Она чистосердечно рассказывала, что жили хорошо, имели собственный дом, хозяйство. Ей приписали «контрреволюционную пропаганду» и арестовали. Больше я её не видела. И осталась я на нарах в 12 лет никому ненужная. Холод, голод, давали на день 300 граммов хлеба! Но Бог дал мне выжить. Меня через два года взяли на работу: в конторе бумажки разносила, а вечером училась на машинистку. Вернулась домой в 1946 году.
До сих пор не знаю, где могила мамы. Лет тридцать назад на могиле папы я сделала памятник с двойной надписью — его и мамы».
Когда лет восемь назад кто-то из бывших ссыльных побывал в командировке в Барнауле, то обнаружил там улицу Брестскую. Видимо, она возникла как раз в память о невинно репрессированных из Брестчины.
Отец брестчанина Марата Васильевича Кравцова работал снабженцем на Оршанском мясокомбинате и вместе с другими работниками был расстрелян в 1937 году как «враг народа». В декабре 1943 года во время боя в д.Ломоносово Витебской области, когда мать Марата и он, 5-летний сынишка, сидели в землянке, внутрь влетела граната — и мама погибла. Он попал в детский дом, позже — в ремесленное училище и, закончив политехнический институт, вышел в люди…
75-летний Георгий Павлович Улезло говорит: «Во время политических репрессий пострадали мои родители, я и две сестры. Это случилось 1 апреля 1951 года в д.Белый Лесок Пружанского района, когда мне не было ещё и 16 лет. Перед этим у нас дома побывал сотрудник органов госбезопасности, выпил бутылочку, всё расспросил. После чего нас забрали.
За что? За то, что отец был так называемым «андерсовцем». В 1939 году, когда на Польшу напали немцы, его призвали в польскую армию. Он не выстрелил в русских ни одного патрона. До 1942 года был в плену у Сталина, строил дороги. А потом из поляков сформировали армию, которую возглавил генерал Андерс, и они ушли воевать с немцами. Отец прошёл Ирак, Иран, Палестину, Италию, где поляки штурмом взяли крепость Монте-Кассино. Отца наградили семью боевыми наградами, в том числе Звездой Италии. После войны можно было остаться в Италии или уехать в Канаду, Австралию, Аргентину, но он в 1947 году вернулся домой, где работал в колхозе.
В 1951 году нас вывезли в город Черемхово Иркутской области, где мы находились до 1958 года и где я закончил десятилетку. Потом вернулись домой».
Аналогичная участь постигла и нынешнего председателя областной ассоциации жертв политических репрессий Талину Дмитриевну Акулиничеву, дочь «андерсовца» Дмитрия Заинчковского, которой в 1951 году, когда отца арестовали, было всего полгодика. Их дом в Малорите конфисковали. Около пяти лет родители и она находились в ссылке и только после смерти Сталина вернулись на родину.
А вот Павла Васильевича Пилипука арестовали в 1951 году, когда он учился на 2-м курсе Брестского педучилища: «Меня «сдал» одногруппник — за то, что я вроде как поносил Советскую власть и к чему-то призывал. А как и к чему, сейчас и не припомню. Суд занял пять минут: «за антисоветскую агитацию» приговорили к 10 годам лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях. Сначала посадили в Брестскую тюрьму. В камере вместе со мной сидели аккуратный и обходительный бывший прапорщик царской армии и 17-летний парень с Полесья, который получил тогда 25 лет лагерей «за связь с националистами». Потом жил в бараках «контриков», работал на Минской мебельной фабрике, затем на лесоповале в «Каргопольлаге» Архангельской области. На ногах — дырявые мокрые «чуни» из резиновых шин. На обед — суп-баланда, сечка с постным маслом, которое капали на неё, и капуста. Хлеба — 600 граммов на день.
Помню: заходит в барак майор из культурно-воспитательной части и неестественно напыщенным тоном произносит: «Умер Иосиф Виссарионович Сталин!» Один из зэков: «Ура!». Подумали, что ему добавят срок, но обошлось, потому что не стало «хозяина». В конце 1953 года мне сбавили срок — с 10 до 5 лет отсидки, а в августе 54-го освободили».
Вспоминает Анастасия Харитоновна Очеретович: «Меня арестовали в Ровенской области в 1948 году, когда я была в положении. Сначала по доносу посадили мужа, а за ним — меня. Мне «пришили политику», но я не была связана ни с немцами, ни с бандеровцами.
Мне пришлось рожать ребёнка в Ровенской тюрьме. Было страшно голодно, его нечем было пеленать. И я договорилась со своей сестрой, чтобы она забрала сына с собой — на волю. Там она и дедушка с бабушкой его выходили и вырастили. Хотите верьте, хотите нет, но позже он стал певцом Народным артистом Республики Беларусь и Заслуженным артистом России Ярославом Евдокимовым». Слова Анастасии Харитоновны подтверждаются биографическими данными известного деятеля искусства.

За что с ними так?

У репрессированных и позже реабилитированных, проживающих в Беларуси, ещё в середине 90-х забрали льготы — с формулировкой «приостановить». Но, как говорится, нет ничего более постоянного, чем временное. Для них отменили бесплатный проезд в общественном транспорте и пригородных поездах, 50-процентную оплату коммунальных услуг и лекарств, бесплатное протезирование зубов…
Члены ассоциации писали письма президенту Беларуси, в которых жаловались на такую несправедливость и социальную незащищённость. Письма возвращали «на усмотрение местных властей». В декабре прошлого года им ответили, что, несмотря на значительную цифру жертв политических репрессий, проживающих в Брестской области — 1144 человек, «средний размер их пенсий на 1.12.2009 года с учётом их повышения составляет 475 тысяч рублей» и что «указанная категория граждан не может быть отнесена к малообеспеченным гражданам».
А посмотрели бы чиновники, в каких условиях живёт брестчанин Анатолий Николаевич Николайчук с женой в старом индивидуальном доме: вода — из уличной колонки, печное отопление, газа и телефона нет. Притом он — лежачий. «У меня был шок», — рассказывает о посещения его жилища по ул.Московской,182, председатель областной ассоциации. Предложила «пробить» ему инвалидную коляску — отказывается. Уже свыкся со своим унижением со стороны государства.
В январе 2010 года члены ассоциации были по вопросу возврата льгот на личном приёме у зампреда облисполкома Леонида Цуприка. После чего получили от него письменный ответ (№ 04-18/803л от 28.01.2010 г): «Брестским облисполкомом в Совет Министров направлено письмо от 16.12.2009 года с просьбой рассмотреть возможность предоставления необоснованно репрессированным в период 1920-80-х годов и впоследствии реабилитированным гражданам дополнительных социальных льгот. По поручению Совета Министров обращение рассмотрено Министерством труда и социальной защиты Республики Беларусь. Облисполкому разъяснено, что проводимая в республике работа по упорядочению системы предоставления социальных льгот и усилению адресной помощи нуждающимся гражданам не предполагает возвращение или установление отдельным категориям граждан новых льгот».
Так ведь им-то новые и не нужны — верните им старые! А между тем, как утверждают репрессированные брестчане, в России, правопреемнице СССР, льготы для этой категории граждан сохранились и после распада Союза. Мало того, Русский общественный Фонд А.Солженицына высылает два раза в год пожертвования тем, кто в результате репрессий оказался в тюрьме. Притом «планка» отсидки снизилась с 5 до 3 лет. Получают такие пожертвования и некоторые проживающие на Брестчине.
К сожалению, такое отношение к репрессированным-реабилитированным, как в России, для наших властей — не указ. У нас деньги быстрее находятся на строительство ледовых дворцов и проведение дожинок всех рангов, чем на поддержку незаслуженно пострадавших людей, которые никак не могут понять — за что с ними так?