Будущего мы боимся. Настоящее порождает, как правило, чувства неудовлетворения и неопределенности. И только в прошлое мы смотрим с любовью. В прошлом сбываются все наши мечты. В прошлом – мы такие, какими хотели бы быть всегда.

Потому мы так любим читать мемуары. Воспоминания – уютный жанр литературы. Как бы ни была трудна и тягостна человеческая жизнь, описывая ее день за днем, рассказчик вольно или невольно не столько говорит нам «да, вот так оно и было», сколько утверждает «так оно и должно было быть!».

«Воспоминания бабушки из хорошей семьи» Полины Венгеровой давно стали классикой жанра. Написанные по-немецки незаурядной женщиной, прожившей долгую, трудную, но и счастливую жизнь, они воссоздают быт и повседневность «давно минувших дней». Немало страниц этих мемуаров отданы годам детства и юности автора, которые прошли в Брест-Литовске. Они пронизаны любовью и теплотой  и к родителям, и к братьям и сестрам, и к этим местам, ставшим для нее родными. Ведь для каждого из нас детские годы остаются, наверное, самыми счастливыми.

Родилась Полина Юльевна Эпштейн в Бобруйске в 1833 году в богатой еврейской семье. Спустя три года Эпштейны переехали в наш город, где отец Полины принимал участие в строительстве крепости. В доме у них бывали и руководивший строительством цитадели Иван Иванович Ден, и первый комендант Брест-Литовска Василий Гаврилович Пяткин, о котором мы недавно рассказывали в «Фамильном древе», и гродненский губернатор Доппельмейер. В юности Полина Эпштейн вышла замуж за Афанасия Леонтьевича Венгерова, который одно время являлся директором банка в Минске. Они воспитали пятерых детей. Один из сыновей – Семен Венгеров – впоследствии стал известным русским историком и литературным критиком. А дочь Зинаида – переводчица, историк западноевропейской литературы — входила в круг поэтов-символистов, дружила с Дмитрием Мережковским и Зинаидой Гиппиус.

Последние годы жизни Полина Венгерова прожила в Германии, где и были опубликованы «Воспоминания бабушки». На русский язык они впервые были переведены и опубликованы в 1916 году ее внучатой племянницей Э. Венгеровой. Вот что написал об этой книге один из рецензентов: «Эта «энциклопедия еврейской жизни» в России XIX века написана женщиной, от природы наделенной недюжинной наблюдательностью, памятью, умом и литературным талантом. Она описывает жизнь еврейской семьи со своей, женской стороны, со стороны быта, кухни, повседневного распорядка дня, давая редчайшие в любой мемуаристике подробности «истории повседневности», — будь то описание того, что такое Песах (кажется, кто же сто лет назад, когда создавались эти мемуары, не знал этого?) или какие юбки носили еврейки в 1840-х годах».

Мы предлагаем вашему вниманию несколько отрывков из этих воспоминаний, связанных с жизнью и укладом того времени нашего города.

Из Бобруйска в Брест

Документально подтверждаю, что в двадцатых годах мой дед Шимон Шимель Эпштейн, почетный гражданин города, был приглашен генералом Деном из Бобруйска в Варшаву строить крепость Модлин, где взял на себя производство крупных работ. Аналогичный подряд вынудил моего отца Иегуду ха-Леви Эпштейна переехать в Брест.

В Бресте мы поселились в большом доме, где было много богато обставленных комнат; мы держали экипаж и превосходных лошадей. Мать и старшие сестры имели драгоценные украшения и дорогие туалеты.

Дом наш стоял за городом. К нему вела дорога через длинный мост, перекрывавший реки Буг и Мухавец. Миновав множество маленьких домов, надо было свернуть направо, и еще через сто саженей открывался вид прямо на наш дом. Стены его были выкрашены в желтый цвет, а ставни – в зеленый. Фасад имел три окна: в центре – одно большое, венецианское, и два поменьше по бокам. Картину дополняли небольшой палисадник, окруженный деревянным штакетником, и высокая черепичная крыша. Усадьбу и огород обрамлял ряд высоких серебристых тополей, что придавало ей сходство с имением литовских помещиков.

«Ах, какая это была спокойная жизнь!»

Мне очень нравилось выкапывать в огороде картофель и другие овощи. Я выпрашивала у крестьянок тяпку или лопату и орудовала ими довольно ловко до тех пор, пока резкий осенний холод не загонял меня домой. Все овощи с нашего огорода складывались в погреб, после чего еще многое докупалось на рынке. Потом начиналась очень важная работа – засолка капусты, на что каждую осень уходило целых восемь дней. Еврейские правила строго предписывают удалять малейшего червячка с овощей и фруктов, особенно же с капусты. Для этого приглашалось много бедных женщин, которые снимали с кочанов лист за листом и тщательно осматривали их на свету. Моя благочестивая мать строго соблюдала заповеди, и если урожай был хорошим, кочаны ядреными, она назначала специальное вознаграждение за каждого обнаруженного червяка, так как всегда опасалась, что женщины будут недостаточно внимательны за работой. Я тоже любила наблюдать за хлопотами в огороде, так как работницы при этом пели песни, глубоко трогавшие меня и заставлявшие порой плакать, а порой смеяться от всей души. Многие из них я помню и люблю до сих пор.

Ах, какая это была спокойная жизнь!

Мне кажется, что теперь, в эпоху пара и электричества, мы живем намного торопливей. Лихорадочная спешка машин повлияла и на человеческий дух. Многое схватывается нами значительно быстрее, мы без труда постигаем сложные вещи, тогда как прежде не умели понять самых простых фактов. Хочу привести один пример, отложившийся в моей памяти.

В сороковых годах мой дед прокладывал дорогу из Бреста в Бобруйск. На этом участке встречались горы, низины и болота, так что путешествие в карете занимало два дня. Новая дорога должна была сократить время пути вдвое. Естественно, все говорило в пользу этого предприятия, но даже в высших кругах общества находились скептики, выражавшие сомнение: «Путь из Бреста в Литву до Бобруйска испокон века занимал двое суток, и вот является реб Шимель Эпштейн и заявляет, что сократит его до одного дня. Кто он такой, Господь Бог? А куда он денет остальную часть дороги? Сунет себе в карман?»

Высокие гости

После Хануки жизнь снова входила в привычную колею. Ее размеренное течение мог нарушить разве что постой – визит высокопоставленного военного или штатского чиновника. Крепость в Бресте тогда еще не имела дворца, а дом моих родителей был большим и удобным. Тогдашний комендант Пяткин был дружен с моим отцом и имел обыкновение размещать важных гостей в нашем доме. Кое-кого из них я отлично помню, например, князя Бебутова из Грузии, который позже занимал высокий пост в Варшаве. Он подолгу гостил у нас, был очень ласков с нами, детьми, и предупредителен со всеми домашними. Часто, когда мы играли под окнами в палисаднике, он дружески беседовал с нами по-русски и угощал  конфетами и коврижками. Его слуга по имени Иван, высокий, тощий, с ястребиным носом и раскосыми черными горящими глазами, умел залезать на верхушки самых высоких тополей; ловко джигитуя на своей горячей, бешено несущейся лошади, он мог на полном скаку нагнуться до земли и подобрать брошенную монетку. Он был вспыльчив и страшен в гневе, и лучше было не попадаться ему под руку, потому что он всегда носил кинжал. Однажды он разрубил пополам подвернувшуюся ему под ноги собаку, а в другой раз поймал на лету петуха и голыми руками оторвал ему голову. Мы, дети, ужасно его боялись.

Часто гостил у нас также тогдашний губернатор Гродно Доппельмейер, наезжавший в Брест по делам службы, — благодушный светловолосый господин высокого роста. Его мы воспринимали как доброго друга. Бывая в Бресте, он всегда считал своим долгом нанести визит моим родителям. Если он появлялся в пятницу, его потчевали печеной рыбой, и он поглощал ее с большим аппетитом. Отдавал он должное и красивой субботней хале. Доппельмейеру явно нравилось глядеть на моих братьев и сестер, на их молодые цветущие лица, он делал нам комплименты и высказывал много лестного о нас нашим родителям. Губернатор Доппельмейер беседовал с моим отцом о разных серьезных вещах и обычно оставался за столом до конца трапезы. В те времена общение между иудеями и христианами еще не было отравлено антисемитизмом…

«Чти отца и мать своих!»

…Через некоторое время появлялась мать в праздничном наряде, чтобы зажечь свечи. В то время, которое я описываю, она была молодой и красивой, держалась скромно, но с достоинством. Во всем ее существе, в ее глазах читалось глубокое религиозное чувство и душевный покой. Она благодарила Создателя за милость, за то, что он позволил ей и ее любимым дожить в здравии до этого праздника. На ней был богатый наряд, достойный патрицианки прежних времен. Ее осанка и манера держаться говорили о благородстве происхождения. Возможно, нынешние молодые люди только усмехнутся, услышав о «благородном происхождении», как будто понятие благородства неприменимо к евреям! Да, свое свидетельство о благородстве еврей приобретал не на поле боя и не в королевских дворцах за героические подвиги на большой дороге. Благородство еврея определялось его духовной жизнью: неустанным в течение всей жизни изучением Талмуда, любовью к Богу и людям. И часто случалось так, что к этим добродетелям присовокуплялись внешние почести и богатство.

…Отец мой выглядел весьма импозантно: его большие умные глаза, благородные черты лица выражали внутреннее довольство и душевный покой. Мощный широкий лоб выдавал неутомимую работу мысли. Длинная холеная борода довершала классический образ патриарха, а его обращение с детьми, да и со всеми остальными внушало такое почтение, словно ему было не сорок, а все восемьдесят, но в нем не было никакого тщеславия: серьезность еврейского воспитания исключала всякое легкомыслие. Праздничный наряд отца состоял из длинного черного атласного кафтана с двумя бархатными лампасами; рядом с лампасами был нашит ряд маленьких черных кнопок. Наряд дополняли дорогая шапка (штраймл) с меховой оторочкой и широкий атласный пояс вокруг бедер. Из-под кафтана виднелся воротник белой рубашки тонкого полотна, эффектно оттенявший роскошь черного костюма. Имелся и красный фуляровый носовой платок. Мои старшие зятья одевались так же, как отец, зато младший зять уже пытался следовать европейской моде – носил черный бархатный жилет и золотые часы на цепочке. Мой старший брат – умный живой мальчик с большими серыми мечтательными глазами, одевался, как взрослые мужчины, хотя ему было всего двенадцать лет.

Весна в Брест-Литовске

Весна имела для меня особую прелесть. Меня тянуло в луга, раскинувшиеся вокруг нашего дома. Целый день я носилась там в самом веселом настроении, собирая одуванчики и радуясь каждому молодому цветку. Моя постоянная спутница, дочь жестянщика Хая, помогала мне плести из них венки, для которых с берега протекавшей неподалеку речки я еще приносила незабудки. Мы надевали венки на головы и являлись в таком виде домой. Часто в компании бедных соседских детей я совершала поход в кустарник, окружавший высокую гору поблизости от нашего дома и скрывавший великое множество ярко-красных диких ягод. Из них мы делали длинные шнуры и вешали их на себя как украшения. Во время этих походов я подчас забывала вовремя вернуться домой, и мама начинала беспокоиться. Все уже сидят за столом, а меня все нет и нет, и проходилось идти меня искать.

К числу моих любимых мест относился одинокий сеновал, где держали лошадей и хранилась масса душистого свежего сена. Я забиралась наверх, на сеновал, и выкапывала в сене что-то вроде пещеры. Там я играла с моим любимым котенком, учила его стоять и сидеть на задних лапах, пеленала его в свой передник, тянула за ухо и кричала: «Кошка, хочешь кашки?» Несчастное животное выдергивало свое ухо и отряхивалось, что я истолковывала как «нет». Тогда я тянула его за другое ухо и кричала: «Может, хочешь кугеля?» (жирное субботнее блюдо). Котенок душераздирающе мяукал, что я истолковывала как «да». Но эта игра мне быстро надоедала, и я набирала охапки сена и через большие щели сбрасывала их с сеновала в стойла, прямо под морды стоявших внизу лошадей, а они жадно заглатывали лакомство.

Чтобы положить конец моему безделью, странствиям по горам, полям и кустарникам и опасному пребыванию на сеновале, мать решила отдать меня в хедер (начальную школу) и доверить меламеду (учителю начальной школы), у которого брала уроки еврейского моя старшая сестра…

Подготовил Владимир ГЛАЗОВ