Старею я, старею,

                               и сны уже не те.

Вчера меня Купреев

                               наведал в темноте.

И не один, а с Волком.

                               Вошли, как тени, в дом.

Легли под книжной полкой,

                               укрылись кожушком.

И Волк по-человечьи,

                               я слышу, говорит,

Что кожушок овечий

                              в нем будит аппетит.

Микола же – о Боге,

                              которого в лаптях

Он встретил на дороге.

                             Верлибры гнет… Аж страх!

Потом встают, садятся

                             за стол: «Подай вина!..»

И грозно матерятся,

                            как будто в чем вина

Моя есть перед ними,

                            что трезвенький стою.

Глядят глазами злыми

                            на праведность мою.

Я просыпаюсь. Молча,

                            в раздумии лежу.

Как понимать сон волчий –

                            ума не приложу.

С Купреевым мы вместе

                            взбирались на Парнас,

Но я остался в Бресте,

                            его увез Пегас.

И помню: юн и светел,

                            и добр, и щедр душой,

Он был, как свежий ветер,

                            в той жизни молодой.

К нему девчата липли,

                            смеясь, женился он,

И оставлял им кипы

                            метафор… ветрогон.

Платить же алименты

                            не в силах был – поэт!

К тому же документы

                           украл какой-то шкет.

Скитался. Бесприютно

                           на белом свете жил.

И с Бахусом прилюдно

                           в обнимочку ходил.

Куда б ни брёл – повсюду

                           тащился следом Волк.

Невидимый приблуда

                           в людских сердцах знал толк.

Поэта он с дороги

                          старательно сбивал.

А мужичок убогий

                           Миколу охранял.

Не раз на перепутье

                            святой сухарь с ним грыз.

Господь берег по сути

                            поэта дух и мысль.

Талант!.. Его руками

                             какими ни бери –

Сияет над веками,

                            что там ни говори.

Но если себе другом

                            стыдишься в жизни быть,

То мигом по заслугам

                            смерть может оценить.

И вот уже Вийоном

                            Миколу сноб зовет.

Редактор региона

                             посмертно издает.

Толкуют: так, мол, жили

                             и Хлебников, и По,

И не за то ль любили

                             все женщины Рембо

Я слушаю – и плачу,

                             кричу в немой простор:

«Пегаса он на клячу

                             сменил нам всем в укор.

О, гений!..». А Купреев

                             хохочет в темноте.                     

С ним Волк. И я… старею,

                             старею на тахте.