Мы жили дружно…

1 января 1940 года мой отец Николай Васильевич Губенко приступил  к исполнению должности начальника  Брестского техникума железнодорожного транспорта. В июне 1940 года наша семья приехала в Брест. Мы жили в двухэтажном доме бывшего начальника технической школы Чапкевича. Нашими соседями по дому были семьи Бочковых (жена и 5-летний сын Юра) и Годуленковых (муж, жена, сын Вадим 11-ти лет).  Соседство было самое близкое, потому что в доме было всё общее, он ведь строился на одну семью. Мы жили дружно, часто вечерами собирались у Годуленковых, у них была самая большая комната, с балконом-верандой, чаепития, настольные игры типа  лото… Душой всего этого дружного общества  была мама Вадима (к сожалению, имя её не сохранилось в моей памяти). Её муж, отец Вадика, был при всём дружелюбии более сдержан.

Мы с Вадимом, как и все дети, были шкодливы, но нас очень часто выручала и спасала мама Вадима. Нет, она не покрывала наши проделки, но  так умела пристыдить за содеянное нами, что мы с горечью осознавали ничтожность своих поступков, мысленно клялись, что больше не будем плохо себя вести, но потом, к сожалению, забывали. Она не делала разницы между мной и своим сыном; это был человек, от утренней встречи с которым радостным становился весь день.

У неё были темные, густейшие, слегка вьющиеся волосы, они украшали её, выделяясь из скромных стандартных причёсок женщин довоенного времени. Её муж был тоже темноволосым, а вот Вадик был веснушчатым рыжим мальчишкой, но эта рыжеватость была очень тёмной, цвета старой меди.

Дни взрослых были заполнены работой: в техникуме велись электро- монтажные работы, заканчивалось строительство здания учебных мастерских, шёл набор учащихся, техникум готовился к новому 1940 — 41 учебному году.

Вадим Годуленков был старше меня, в 1940-41 гг. он учился в 3-м классе 30-й железнодорожной школы на Киевке, а я — в 1-м классе СШ №5 (бывшая гимназия на ул. Мицкевича).

Мама Вадима в мае 1941 года родила сына — в родильном отделении Брестской железнодорожной больницы. Я со своей мамой Татьяной Степановной несколько раз навещал её, она выглядела прекрасно — весёлая, счастливая, с младенцем на руках — само материнство. Под стать этому празднику жизни была и погода: тёплые солнечные дни, пропитанные запахом цветущей сирени, заросли которой окружали корпуса больницы, свежая зелень старых каштанов, лип.

В начале июня она уже была дома. Вадима она не застала — после окончания занятий он уехал в пионерский лагерь в Скоках, пропустив такое событие, как многодневное движение военных эшелонов мимо нашего дома, их разгрузку на рампе в начале улицы Менжинского и дальнейшее передвижение по улицам города.

 Уходим на восток

22 июня 1941 года жители города проснулись от оглушительной канонады. Если большинство местных знали, что это — война, то для большинства  «восточников» — провокация, которую неизбежно и быстро пресекут бойцы Красной Армии. Такая уверенность не оставляла многих до самого конца их жизни, прервавшейся 22 июня, а уцелевшие просто не понимали, что происходит, безнадёжно ожидая спасения  в почему-то запаздывающем ответном ударе Красной Армии.

Поднятые на ноги грохотом артиллерийской стрельбы, разрывами снарядов, жильцы нашего дома  спрятались в подвале, их было шестеро: три взрослые женщины и трое детей, в возрасте 1 месяц, 1,5 года и 10 лет. Мой отец буквально накануне, в субботу 21 июня, уехал по служебным делам в Несвиж и войну встретил в Барановичах. А  муж Годуленковой при первых же взрывах на границе оделся и убежал туда, куда было ему указано в мобпредписании. Подвальные сидельцы терпеливо ожидали, что вот-вот канонада закончится, могучие полки Красной Армии накажут «врага на вражьей земле малой кровью, могучим ударом», в чём они искренне и глубоко были уверены.

Но вбежавший в подвал помощник начальника техникума по политчасти Павел Карпович Карлаш огорошил их новостью: немцы в городе, надо  немедленно уходить из города на восток!

И женщины с детьми ушли, двигаясь  вдоль железной дороги. К 10 часам утра добрались до Жабинки, где дважды попали под жесточайшую бомбёжку, которая полностью разрушила железнодорожное полотно.

Дальше пути соседей разошлись. Моя мать вместе с сестрой Марией Степановной и двумя детьми продолжили путь на восток. Годуленкова с новорожденным сыном осталась. Она сказала, что не может уйти дальше, поскольку в Бресте остались муж и старший сын. Она должна вернуться, чтобы их найти, с этими словами и распрощались, как оказалось, навсегда.

О судьбе семьи Годуленковых мы узнали в 1944 году, вернувшись в Брест. Узнали, что мать с малышом  погибли в Жабинке, а где Вадик – неизвестно. А вот про отца поползли нехорошие слухи, что он якобы служил в полиции города Смоленска; это вызвало большое негодование и было расценено как предательство: жену с сыном расстреляли те, кому он служил!

cms-image-000005606.jpg

1. Татьяна Степановна Смоловик, мать В.Губенко, автора публикации

 2. Лёня Губенко, в 1941 ему было полтора года.

 3. Майя, дочь Марии Степановны, в 1941 ей было 10 лет.

 4. Мария Степановна Смоловик, в 1941 ей было 33 года.

 5. Родители автора – Мария Степановна Смоловик и Николай Васильевич Губенко, начальник Брестского техникума железнодорожного транспорта. 

 20 лет спустя

Шли годы. Однажды осенью 1960 года в тот же дом на Пушкинской, в котором мы жили  до войны, зашёл небольшого роста сухощавый мужчина, возраст которого трудно было определить.  Он вежливо поздоровался и, видя наше небольшое удивление, вызванное его визитом, спросил: «Вы не узнаёте меня?»

Голос был глуховатым, тихим. Не дожидаясь ответа, он представился: «Я Вадим Годуленков, ваш сосед в 1940 — 41 годах». Несмотря на то, что он сильно изменился, узнать его всё-таки было можно, хотя со дня последней встречи прошло почти 20 лет: расставались детьми, встретились взрослыми. Вадиму было в 1960 году 30 лет, исчезли веснушки, густые волосы на голове стали ещё темнее, сохранив медный отлив.

Вадим остановился у нас на несколько дней, приехав в Брест из Сызрани, куда он попал в июле 1941 года. Этот город стал его новой родиной. О том, как он там оказался и зачем вернулся в Брест, Вадим рассказал нам, и его рассказ я постараюсь изложить подробно.

 Через тернии войны

В конце мая 1941 года Вадима отправили в пионерский лагерь, расположенный в Скоках. Его ближайшим товарищем в лагере был Сергей Виторский, его одногодок, коренной брестчанин, возможно, они учились в одном классе 30-й школы.

22 июня  пионерский лагерь, как и все жители Бреста и других селений пограничной полосы, проснулся от грохота артиллерийской канонады, разрывов снарядов, мин.

По Скокам немцы не стреляли, но было хорошо видно зарево над Северным городком, на который немецкая артиллерия обрушила шквал огня, а расстояние до него от Скоков по прямой совсем небольшое. Зарево полыхало над всей границей.  Лагерь поднялся на ноги, дети в лагере были разного возраста,  в младших группах шести-семи лет. Спросонья многие вообще не понимали, что происходит. Так началась трагедия пионерского лагеря в Скоках, а, возможно, и в других лагерях, которые были расположены недалеко от границы.

По словам Вадима, лагерное руководство, погрузившись в машину, скрылось с первыми залпами, бросив детей на произвол судьбы. Старшие дети –  такие, как Вадим, Сергей, сообразили, что нужно уходить из лагеря, из города. Они знали, куда идти. «А что с малышами?», — спросил я Вадима. «А что, взялись за руки и пошли по дороге куда глядят глаза».

Возможно, кому-то из них повезло, детишек подобрали и приютили жители деревень, спасая их от гибели. Даже сейчас, спустя более 70-ти лет, тяжело и больно представить себе брошенных, бредущих по дороге малышей. Конечно, так было не везде, детей в тяжелейших условиях спасали, эвакуировали в безопасные места, как это было в случае с  пионерским лагерем под Барановичами, описанным в  одной из местных газет. Моего старшего брата Женю вывезли из детского санатория из-под Евпатории. Но под Барановичами немцы были на второй или третий день войны, а к Крыму подошли только в начале сентября.

Вадим вместе с Сергеем добрался до Минска, на подробностях их похода он не останавливался. В Минске они расстались. Сергей пешком вернулся в Брест на улицу Горького, где в одном из маленьких домов жили его мама и брат Владимир. А Вадим двинулся из Минска на восток, его целью был Смоленск, откуда его семья в 1940 году приехала в Брест. Они –  коренные смоляне, с характерной смоленской фамилией – Годуленков. (Почему в книге  «Память» их фамилию изменили на Годуленко — мне непонятно).

Недалеко от г.Смоленска Вадим попал под бомбёжку, его ранило, затем  был эвакогоспиталь, который вывез его в г.Сызрань. После выздоровления жил в детском доме. Овладел профессией металлиста, работал на одном из сызранских заводов. Позже отслужил армию в военно-воздушных войсках, был радистом. Женат, о семье почти ничего не говорил.

Он знал, что его мать погибла, но  надеялся на чудо: может быть, мать успела отдать брата кому-нибудь из местных жителей, и брат его жив, нужно только найти его. Этой надеждой  он жил, потому и  решил начать поиски.  

 Брат ищет брата

На следующий день Вадим уехал в Жабинку и вернулся к вечеру. Он нашёл женщину, хозяйку дома, в котором обрели  приют его мама с братом.

По  словам женщины, прожив первую неделю войны в Жабинке, Годуленкова уехала в Брест на розыски мужа и старшего сына. Остановилась она у знакомой женщины — польки, которая работала до войны техничкой в железнодорожном техникуме. Ее дом был на улице Кирова, сейчас это двор СШ №3. А техникум и двор дома Чапкевича, где мы раньше жили,  были заняты немцами.

Поиски не дали результата. Матери Вадима пришлось возвращаться в Жабинку, т.к. с продуктами в Бресте положение было тяжёлое, денег у неё не было, а на руках ребёнок. Уходя, она оставила записку со своим адресом,  надеясь, что записка попадёт в руки мужу и сыну, которые, возможно, где-то в Бресте, рядом, и тоже ищут её.

В Жабинке было полегче с продуктами, можно было купить ребёнку молоко. Годуленкова помогала хозяйке в различных домашних и  сельскохозяйственных  работах, тем и жила до осени 1942 года.

В один из осенних дней на улицах Жабинки появились объявления оккупационных властей. В них предлагалось всем «восточникам» явиться с паспортами в указанное время с утра во двор бывшего райотдела милиции для регистрации, получения продовольственных карточек и направления на работу. Потянулись в Жабинку и «восточники» из близлежащих деревень, хуторов — очевидно, эта новость дошла и туда.

Нужно сказать, что в первые месяцы войны в Жабинке осели очень многие жёны командиров Красной Армии, совслужащих, бежавших из Бреста. Так было и в других местах Брестского района, но в Жабинке, связанной с Брестом шоссейной и железной дорогами, их скопилось больше всего.

По рассказу матери Б.Ш., жены командира Красной Армии, которая ушла из Бреста на один весьма удалённый от Жабинки хутор, где работала у хозяина, к ней летом зашла «восточница»  с соседнего хутора и рассказала, что в округе собралось много таких, как они, жён командиров. Она сказала, что всем вместе будет легче перенести трудности оккупации, и предложила присоединиться к ней, чтобы перебраться в Жабинку, поближе к своим. Мать Б.Ш. отказалась и тем спасла себе жизнь.

Гостья ушла в Жабинку, как и многие другие, надеясь, что среди своих всегда будет легче, чем в одиночку, на хуторах. Женщины не предполагали, что для многих этот исход окажется трагическим. В послевоенные времена, проезжая мимо станции Жабинка, из окон вагона можно было видеть обелиск на братской могиле расстрелянных «восточников».

 Спасти от расстрела

Такая же судьба могла постигнуть еще одного моего знакомого – Алика Садовского. Вместе с мамой он приехал накануне войны в Брест, в гости к бабушке. Его мама, оказывается, уехала из Брест-Литовска  ещё до событий 1918-20 г.г. Юная красавица с высоким культурным уровнем, она быстро нашла своё место среди интеллигентного общества Москвы, её красотой восхищались известные русские художники, писали её портреты. Она вышла замуж за московского профессора, но увидеть свою мать и посетить родину  смогла только после осени 1939 года.

С началом войны Алик с мамой покинули бабушкин дом на улице Толстого и оказались в Жабинке, зарабатывая на жизнь, как и все «восточники», работой на земельных участках хозяев. Работала мама с Аликом, очевидно, очень хорошо. Потому что когда  сообщила хозяйке, что прочитала немецкое объявление и намерена пойти на регистрацию с Аликом, чтобы получить продовольственные карточки и работу, хозяйка очень настойчиво посоветовала ей не ходить и смогла  убедить остаться дома.

Возможно, хозяйка знала или догадывалась, что ждёт «восточников» после регистрации, и, наверное, не одна она, только не все осмелились предупредить об опасности. Кровавую акцию под руководством немецких жандармов проводила местная полиция, а среди них были, несомненно, уроженцы Жабинки, окрестных деревень, так что утечка информации была.

 У последней черты

Но вернёмся к рассказу Вадима Годуленкова, к тому, что поведала ему хозяйка дома в Жабинке, у которой провели последний год своей жизни его мама и брат. Она провожала их до места сбора. Собравшихся во дворе окружила полиция. Началась проверка паспортов. Смотрели пятую графу – национальность. Украинцев вывели через оцепление и отпустили. Оставшихся «восточников» полицейские отвели к заранее выкопанной яме у железнодорожной станции и всех расстреляли — женщин, детей, маму Вадима, ее маленького сына…

Вадим говорил об этом, глубоко затягиваясь папиросным дымом, заново переживая трагические события. Казалось, он ещё больше почернел, сжался, стал совсем небольшого роста. 

После он уехал, не оставив адреса. Больше мы не виделись. Но перед отъездом Вадим успел рассказать о судьбе своего отца.

Слухи о его предательстве оказались ложными. Отец Вадима добрался до Смоленска, связался с подпольем. По его заданию Годуленков  внедрился в смоленскую полицию, снабжал партизан и подпольщиков документами, сообщая ценные разведданные. Схваченный СД, был расстрелян. Похоронен в братской могиле в центре Смоленска, его фамилия — на памятной доске.

 Единая нить памяти

После освобождения от оккупантов многие  «восточники» вернулись в город. Среди них мама Б.Ш. с сыном. Вернулись к бабушке Алик Садовский с мамой. Я впервые увидел её осенью 1944 года, меня даже удивило, почему у Алика такая старая мама, а ведь ей в ту пору было чуть больше 40 лет. Седая, высохшая, более похожая на старушку женщина, не имеющая ничего общего с юной красавицей на портрете, который мне показывал Алик. Эти изменения произошли не за десятилетия, а за несколько лет войны. Это была судьба многих женщин той поры.

По-разному сложились послевоенные судьбы переживших немецкую  оккупацию и военное лихолетье. Но все они и их потомки — в Бресте, Смоленске, Сызрани и других городах — все они связаны единой нитью памяти трагической осени 1942 года в Жабинке.

cms-image-000005607.jpg

Июнь 1941. Дети «восточников» гурьбою движутся из д. Скоки в Жабинку. Рис. В.Губенко

cms-image-000005608.jpg

Разбомбленная станция в Бресте. Рис. В.Губенко

cms-image-000005609.jpg

Немецкие войска входят в Брест. Рис. В.Губенко