Два года назад «Фамильное древо» поведало о судьбе историка и этнографа Крыма, уроженца Брест-Литовска, Арсения Ивановича Маркевича. Родившийся в середине XIX века и умерший в блокадном Ленинграде, он стал свидетелем многих потрясений, обрушившихся на огромную страну. Сегодня мы предлагаем нашим читателям отрывки из его воспоминаний о польском восстании 1863 года, написанные им к 25-летию этого важного для нашего края исторического события и опубликованные в 1889 году в историко-литературном журнале «Киевская старина».

Воспоминания написаны живо и интересно. Они дают яркое представление о нашем городе и о людях, живших в нем в тот сложный период. А что касается оценок тех или иных исторических событий, каждый человек выносит их сам, исходя из опыта, образования и контекста своего существования в исторические времена. Итак, предлагаем вашему вниманию воспоминания нашего земляка А.Маркевича с некоторыми сокращениями и с нашими подзаголовками главок.

Накануне восстания

Население Бреста состояло главным образом из евреев, а затем мещан –  в небольшом числе католического вероисповедания, а преимущественно православных, причем семейств до двадцати было таких, которые устояли в православии во все время господства унии, а остальные, вместе с окрестным сельским людом, оставили унию и возвратились в православие в 1839 году. И мещане, и крестьяне Брестского и соседних уездов Гродненской губернии чисто русского происхождения, малороссы, и говорят по-малоросски, с небольшим местным оттенком. Помещики же и чиновники были в то время почти исключительно поляки-католики. Когда в 1854 году мой отец был назначен приходским священником в Бресте, там было всего 3-4 чиновника русского происхождения: смотритель уездного дворянского училища Быстров, смененный, впрочем, потом поляком, да два чиновника магистрата, братья А. и Н. Богатыревы. В городе не было еще даже православной церкви; приходская церковь находилась в крепости, в здании упраздненного бернардинского монастыря, где теперь крепостной клуб. Причт (два священника, дьякон и два псаломщика) жил в городе, а для совершения богослужения и разных треб отправлялись в крепость, священники на своих лошадях, а остальные — по образу пешего хождения, во всякую погоду, и летом, и зимой. Прихожане тоже по большей части ходили пешком в церковь и из города, и из деревень, принадлежащих к брестскому приходу. По праздничным дням отец уезжал в крепость часов в 6-7 утра. После обедни бывало много треб, так как весь крепостной гарнизон принадлежал к тому же приходу и военной церкви не было. Не раз случалось ездить в крепость по два раза в день.

 Страх и паника в Брест-Литовске

Когда начался польский мятеж 1863 года, я уже учился в брестском дворянском уездном училище, где отец мой был законоучителем, и я ясно помню то время. Помню живо, какую панику произвело в нем известие о яновской резне и начале мятежа. В городе не было никаких войск, русских людей было мало, все боялись нападения поляков на город, причем, прежде всего, разумеется, досталось бы православному священнику. Идя по городу, отцу не раз приходилось получать такие приветствия: pop, moskal, kapusniak, произносимые то громко, то вполголоса. Сельские батюшки, приезжая в город, часто рассказывали, что должны были по целым суткам скрываться где-нибудь во ржи или в болотах, чтобы не быть убитыми, повешенными… Не раз заходили к нам во двор какие-то темные личности, называвшиеся путешественниками, и просили чего-нибудь поесть, или сколько-нибудь денег, старого платья. Заметивши, что попали к русским, да еще к православному священнику, они смущались и спешили уйти. Мать и мы, дети, очень боялись их прихода, особенно когда отца не было дома; нам казалось, что они сейчас же нас всех перережут. 

Каждый день приносил новые слухи – о новых шайках, хотя под Брестом больших не было, о стычках наших отрядов с мятежниками, то об арестах, о побегах «до лясу», то о действиях разных шаек, о подвигах так называемых «жандармов-вешателей». Некоторые русские семейства жили в городе, как в лагере: перевезли в крепость к знакомым лучшие свои вещи, даже белье и платье, чтобы спасти хоть что-нибудь из движимости в случае нападения на город поляков, во время которого думали спасаться бегством туда же. Следственная комиссия была завалена работой; арестантские казематы в крепости («Бригитки») переполнены были пленными повстанцами. Из предводителей шаек больше всего говорили о Рогинском, молодом человеке, отличавшемся красотою и энергией. Поляки рисовали его каким-то героем. Можно представить себе, какой переполох произвел в Бресте слух о том, что этот Рогинский пытался даже ни более, ни менее как взять Брестскую крепость.

 Крепость и «светский разбойник» Рогинский

Прежде чем рассказать о факте, вызвавшем этот переполох, я должен заметить, что брестская крепость представлялась в то время далеко не такой грозной, как теперь, не потому, чтоб была плохо вооружена, укреплена, а потому, что носила уж очень мирный, гражданский характер. Вход в крепость и выход из нее, проезд через нее за Буг, в Царство Польское, и обратно был дозволен всегда и всякому, и только после вечерней зари во время восстания крепостные ворота запирались. Гарнизон крепостной был очень невелик, а в городе и окрестностях в первое время восстания войск вовсе не было…

Однажды, в самом начале 1863 года, поздно вечером, раздался вдруг в крепости барабанный бой. По справкам оказалось, что бьют тревогу, так как поляки хотят брать крепость. Действительно, шайка Рогинского в 3000 человек пришла вечером в имение Пелчицы, на правом берегу Буга, на стороне крепости, отсюда перешла вброд на левый берег Буга и вошла в длинную тенистую аллею, тянувшуюся вдоль берега Буга против места впадения в него Мухавца, предполагая по этой аллее пройти на цепной Николаевский мост и отсюда ворваться в крепость. Между тем движение шайки было замечено, но не в крепости, как можно было бы предполагать, а казаками, квартировавшими в Тересполе и находившимися в то время в разъездах. Один из них и дал знать в крепость на главную гауптвахту о приближении поляков, и дежурный офицер велел бить тревогу.

Солдат, как говорили, было очень мало, не все даже были в сборе, многие были в городе. На руках оказалось только 30 ружей у солдат инвалидной команды, да и то без патронов. Начальства не было, все почти офицеры, начиная с коменданта крепости, были на балу в городском клубе. Взять крепость, хотя бы на самое короткое время, поляки могли вполне, но пока в крепости происходила тревога, Рогинский отступил. О причинах этого отступления рассказывали потом, якобы со слов Рогинского, следующее.

На правом берегу Мухавца в крепости стояли тогда казенные дрова; караульщики развели огонь, который еле теплился, а вокруг царствовала полная тьма: ночь была темная, луны не было, небо покрыто было тучами. Пробираясь в крепость по берегу Буга, Рогинский принял еле заметные вдали черные массы дров за колонны солдат и предположил, что в крепости только и ждут, когда он войдет на мост или перейдет через него, чтобы или перебить всех поляков на самом мосту, или ударить на него со всех сторон уже в крепостной цитадели и захватить целиком всю его банду, или уничтожить ее. Когда же из крепости взвились три сигнальные ракеты, Рогинский уже не колебался и быстро отступил. Между тем крепостное начальство узнало о тревоге, бросив кто карты, кто танцы, смущенное, возвратилось из города в крепость. Не подлежит сомнению, что Рогинский не мог бы долго удержаться в крепости, но ворвавшись в нее, успел бы забрать оружие из арсенала, выпустить арестантов, заклепать пушки, взорвать пороховые погреба…

С этого времени в крепости начались более строгие порядки, она стала вполне на военное положение. А Рогинский был разбит вскоре и, спасаясь от русских, схвачен крестьянами в Пружанском уезде Гродненской губернии и доставлен в Брест. Как говорили, во время следствия он обращал на себя внимание своею светскостью, был приглашаем обедать к коменданту; говорили также, что, осужденный к ссылке в Сибирь на каторгу, он бежал с дороги или умер на пути. Не знаю, правда ли это.

 Светлое Христово Воскресение

Наступил великий пост. Отец приезжал домой из крепости поздно вечером и на самое короткое время днем. Приход был страшно велик, нужно было исповедовать массу народа. Дни проходили еще кое-как, но по вечерам, до возвращения отца, бывало страшно, томительно. Вдруг разнеслась по городу весть, что в ночь под Светлое Христово Воскресение, когда все православные русские будут в крепости, поляки нападут на город, а потом перебьют всех «схизматиков», «москалей», когда они будут возвращаться из крепости после заутрени в город.

Надо сказать, что между городом Брестом и крепостью лежит широкая равнина, версты в две длиной, ничем не застроенная и представлявшая действительно удобство для исполнения подобного замысла. Можно себе представить, что почувствовали при этом мы все, зная, что отцу нельзя будет остаться с нами и что мы не можем даже погибнуть вместе. Жили мы тогда на самой окраине города, в доме инвалидного капитана Афанасьева, который сам жил в крепости, а в городе имел три дома.

Когда слух о предполагаемом нападении поляков на город разнесся по городу и крепости, к нам приехал недели за 3-4 до Пасхи хозяин и сказал матери, что, ввиду разных слухов, он для нашей безопасности и охраны домов пришлет в Великую Субботу из своей команды десяток человек солдат. Отец и мать от души благодарили за обещание, но, как часто бывает, в решительную минуту забыли о нем.

Настал, наконец, канун Пасхи. Горячо простившись с нами, отец вечером уехал в крепость, а мать с тремя детьми осталась дома. Кучер уехал с отцом, горничная полька ушла в костел, осталась дома из прислуги одна старуха кухарка. Младшие братья мои легли спать; мать и я, разумеется, и не думали о сне — как могли, разгоняли страшные мысли, невольно приходившие в голову, как могли, успокаивали друг друга.

Настала полночь. Мать начала молиться. Вдруг раздался сильный стук в ворота. Первая мысль, охватившая нас обоих, была та, что это пришли поляки. Мать судорожно схватила меня и только сказала: «Пусть убьют нас вместе». Между тем, стук продолжался, и все с большей силой. Мать стала звать кухарку и велела ей выйти на крыльцо и спросить, кто и зачем стучит. Но кухарка, слыша стук и голоса у ворот, стала плакать и кричать, что ее и всех нас сейчас убьют поляки. Наконец, мать решилась выйти сама. Выйдя на крыльцо во двор, она окликнула стучавших. «Это я, матушка! Присланы к вам капитаном Афанасьевым!» — отвечали за воротами. Боже мой, какая была радость! Сколько мы потом смеялись, что раньше никто из нас не догадался, не вспомнил обещания хозяина. Солдатиков мы угостили, согрели, и они пошли сторожить дом, а мы благополучно дождались отца и благополучно провели праздники. Никакого нападения на город не было.

cms-image-000005821.jpg