Николай ТЕЛИЧКО

 

***

 

Мне не тесно в моём государстве:

то в степном,

то в берёзовом царстве.

Не грущу, не томлюсь, не тоскую,

что рождён я на долю такую.

За морями,

в далёком пространстве,

я устал бы от стрессов и странствий.

Здесь, поблизости, я замышляю

костерок сотворить на досуге,

позаботясь о спутнике — друге,

заварить ему крепкого чаю

и уйти, будто в рощу, в беседу,

разложив пред собой бутерброды…

Вы пришли ко мне,

мудрые годы.

Никуда от себя не уеду.

 

ДОВОЕННОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

 

Над Галицией день весенний,

над Галицией легкий зной.

Довоенное воскресенье

перед летом. Перед войной.

 

Отдыхающий город Броды.

В частном доме залетный блюз.

Запестрели тогдашней моды

платья длинные, ситцы блуз.

 

К ним у скупщицы есть опалы.

Нет у мамы даже кольца,

но стрелок ворошиловский. Шпалы

командирские – у отца.

 

Открывая в свободу двери,

я спешу в молодежный клуб.

Попурри оркестранты в сквере

выдувают из медных труб.

 

В клубе в туфельках-«скороходах»

одноклассницы милой стать…

И свидание в клубе, в Бродах,

в наше время. Да как считать?

 

Если вникнуть в суть, полагая

в древе жизни иной зарод,

то эпоха была другая

и другой тогда жил народ.

 

Вот лишь вальс довоенного бала,

старый вальс зазвучал в душе.

А листва той поры опала,

даже в снах не шуршит уже.

 

***

 

Вспоминаю стихи. Чьи-то строки. Не спится.

Май цветёт за окном. Завершается сев.

От российской границы до польской границы

непрерывный шальной соловьиный распев.

 

Сколько творческой силы в пернатых рапсодах!

Волшебство их рулад укрепиться не прочь

на притихшей листве, в околдованных водах,

в проплывающих снах в эту майскую ночь.

 

Уплывут за рассвет сновиденья, и скоро

весь из серых мансард и шикарных дворцов

в соловьиных руладах проснётся мой город —

и уйдёт на работу, махнув на певцов.

 

***

 

Вздохнули вербы над криницей,
поколебали тишину…
Луна пшеничной паляницей
с платана свесилась к окну.

 

Дрожа, над крышей черепичной
гудят электропровода,
на кухне каплет мелодично
из умывальника вода.

 

А за стеной рокочет море
медуз, дельфинов и рачков.
Ещё с утра в его просторе

маячит парус рыбаков.

 

Всему отрадно и легко мне
внимать в саманнике степном.
Такое хочется запомнить,
не зачеркнуть в постели сном.

 

А первых книг моих страницы
влекут в полесские леса,
где в хвойных запахах живицы
смешались птичьи голоса.

 

Каким-то дивным перекрестьем

пересеклись с тех пор во мне.

степные шири и полесье
и белый парус на волне.

 

***

 

Припять – ветка,

ветка – Псёл,

ветка – Ворскла,

ветка – Сож…

 

Древний Днепр

похож на ствол,

край на дерево похож.

 

Пусть колышет птичий грай,

зеленеет по весне…

Я с врагом за этот край

насмерть бился на войне.

 

И о нем стихи пишу

часто где-нибудь в пути.

Не лукавлю. Не грешу.

Не прошу потом: «Прости!»

 

Этот край – любовь моя.

Реки. Степи. Сиваши.

Судьбоносная земля —

территория души.

 

СКРИПКА

 

Дом пропах махрой и кровью

От трубы и до подвала.

Под его непрочной кровлей

В руки скрипка мне попала.

Я нашел ее случайно.

Дека темная светилась.

Скрипка мне, почти как тайна,

Доверительно открылась:

Кто любил ее — контужен.

Небо с громом раскололось.

Мир оглох. И стал не нужен

Человечный этот голос.

Мир оглох… И помогу ли

Скрипке я своей винтовкой?

Все поют и стонут пули

Фронтовой инструментовки.

Но под свистом их и щелком

На КП стрелковой роты

Я не зря сложил на полку

Взрывом сброшенные ноты.

Будет музыке здесь место.

В добрый срок вослед солдату

Сам скрипач, седой маэстро,

Поведет в поход сонату.

 

***

 

Институт учительский кончаю.

Мне шинель солдатская – пальто.

На коленях мальчика качаю,

По-отцовски нежен, как никто.

Я и сын (уже весны участник)

Греемся на солнечном тепле…

У меня в руках такое счастье,

Без какого страшно на земле.

 

ПИСЬМО МАТЕРИ

 

Пересекла пространства

и границы

твоя тревога…

И меня нашла.

Не беспокойся!

Что со мной случится?

Всегда далек

от подлости и зла.

Не увлекусь

дешевой позолотой,

не припаду по глупости

к вину.

Все хорошо

с устройством и работой.

В Европе – мир.

Лишь фильмы про войну.

Не беспокойся, мама.

У порога –

спокойный сон.

Уютен мой ночлег.

Пускай твоя уляжется

тревога,

как за окном

декабрьской ночью – снег.

 

ВХОД В БРЕСТСКУЮ КРЕПОСТЬ

 

Не говорите: «Проходит беда.

Время свое берет».

Вход в эту крепость –

                          сквозная звезда –

Это орущий рот.

Так политрук в контратаку зовет,

Может, в последний путь.

Так, если пуля солдату – в живот

Или навылет – в грудь.

Это детей истерический крик

Камни раздвинул в стене.

Это калека на весь материк

Вдруг застонал во сне…

Здесь же минута молчанья.

                                   И стык

Мая и гнева «катюш».

Розы на камне. Сверкающий штык.

И оркестровый туш.

Но для меня,

               как в атаке,

                           всегда

Арка вместо ворот,

В вечной стене

                 сквозная звезда –

Это орущий рот.

 

***

 

Утром в холод осенний

боль в заплечье остра.

Видно, мне о спасенье

Помолиться пора?

Перед тем вон пригорком,

там траншея, как шрам;

перед пеплом прогорклым,

здесь расстрелян был храм.

Перед чахлым барвинком,

зависающим в ров,

перед красным суглинком,

в пласт вбирающим кровь.

Всё примяли подошвы

заскорузлых сапог.

Я, по-воински дошлый,

здесь в окопчик залег.

Но тревога с настила

из травы полевой

вдруг меня подхватила

в ночь на жертвенник свой.

Тотчас в плач человечий

где-то впали сычи.

Скорбно звезды, как свечи,

мне мерцали в ночи.

Утром в холод осенний

боль в заплечье остра.

Видно, мне о спасенье

помолиться пора.

 

ТЮЙ-ТЮБЕ

 

Былой тревоги чувством острым,

чтоб мне напомнить о себе,

вновь наплывает полуостров,

войной изрытый Тюй-Тюбе.

Опять на грозном рубеже я…

На нем трава заткала ров.

Ушла глубокая траншея

под серый глинистый покров.

Как дот, обжитая бойцами

по самый нижний свой этаж,

она размытыми концами

давно обрушилась в Сиваш.

А под землей, в траншейных норах,

еще порядок фронтовой,

еще курай, истертый в порох

примят плечом иль головой…

Но все плотнее вечный полог –

глухой земли тяжелый пласт.

Ему, однако, археолог

траншей пехоты  не отдаст!

Он снимет бережно лопатой

грунтов проросшие верхи,

увидит в норах быт солдата –

поймет, какой платили платой

за жизнь, победу и стихи.

 

ЗИМНИЕ СТРОКИ

                                                                                                                                                    

Пальто и шубы мы надели.

Звенит мороз в лучах зари.

В саду, как яблоки, зардели

на тонких ветках снегири.

 

Восторг от шепота до крика,

и по тропе ходьба и бег.

Стряхнула тут же ежевика

плоды промерзшие на снег.

 

Плоды сухи, мелки. Не диво,

зимой их сокам замереть.

А снегири? Они красивы.

Жаль, не способны они петь.

 

Но как всегда, как было в людях,

из сада или с пустырей

мы ждем под окна красногрудых

любимых взору снегирей.

 

ДЕРЕВО В БОРУ

 

В стремлении к добру

есть общие мотивы…

Живется в коллективе,

как дереву в бору.

 

Весь бор — прямая стать.

Но вдруг дохнула вьюга —

и ветками друг друга

пошли в бору хлестать!

 

А грянул ветролом,

ударил град по бору —

весь бор готов к отпору,

упрочен ствол стволом!

 

В пример себе беру

не тех, что ростом кривы,

коль жить мне в коллективе,

как дереву – в бору.

 

Давно одной судьбой

мы связаны навечно…

Но «Я»  моё, конечно,

желает быть собой,

 

стать выше, стать прямей,

как дереву за лето…

И, недоросль, за это 

хлестать меня не смей!