Городок Высокое, ныне Каменецкого района, в самом начале шестидесятых лет прошлого века сам еще был райцентром со всеми причитающимися ему аксессуарами столицы районного масштаба, включая расположенную в самом центре городка парикмахерскую. Героически трудились в ней в ту пору два истинных последователя искусства Фигаро, подлинные корифеи эстетического оформления советских граждан. Один из них сам был удручающе лысым, но так мог искусно уложить  на своем лысом черепе отрощенные по его периметру длинные волосы, что сам нынешний президент Лукашенко искренне позавидовал бы его незаурядному искусству. Специальный лак он применял для этого или банальный бреалин – сие неведомо, но лишь резкий порыв коварного ветра был в состоянии раскрыть его искусно закамуфлированную лысину.

 Работы у этих, среднего возраста, мастеров брадобрейского цеха обычно было не очень много, за исключением одного дня в месяц-два, когда они закрывали свою богодельню на «спецобслущивание» (о чем свидетельствовала выставленная за стеклом записка), и с началом дня приходили в нашу школу-интернат. Там, в специально отведенной для этого благого дела комнате на проходной, вероятнее всего служившей для наших предшественников-погранцов караулкой, они до позднего вечера в поте лица своего выполняли свой месячный план, приглашая туда класс за классом всю нашу вихрастую братию.

 Однако время от времени случались и внеплановые пострижки, которые периодически инициировали наши воспитатели и воспитательницы. Для этой цели в учительской всегда на готове лежала на углу шкафа немецкая трофейная механическая машинка и если возникала потребность в пример другим наказать кого-то из провинившихся учеников – воспитатели заводили его в учительскую и этой машинкой выстригали на его голове полосу от лба до затылка. После чего меченный по такой методе нарушитель порядка посылался в районную парикмахерскую, где его стрижка «налысо» завершалась уже на профессиональном уровне. На прощание фамилия и класс штрафника вносились в накопительный список, дабы взять при очередной организованной  стрижке  интерната за свои труды праведные причитающийся гривенник.

 Вполне понятно, что такая практика не вызывала у нас одобрения, поскольку делала штрафника «белой вороной» в классе, но ее терпели как неизбежное зло. Будучи старостой  своего класса (а самоуправление в интернате было построено по детдомовскому образцу и Совет старост в ту пору имел нешутейную власть), я однажды позволил себе заметить директору школы Григорию Исааковичу Шапиро, что однажды, как следует не разобравшись,  воспитательница (потому что воспитатели-мужчины были в таких вопросах гораздо педантичнее) накажет невиновного ученика и это обернется  бузой или даже скандалом, поскольку будет вызвано чувство попранной справедливости, гипертрофически развитое у детей нашего социального статуса. Однако директор школы не принял меня всерьез и лишь пренебрежительно отмахнулся.

 То, о чем я предупреждал его, случилось довольно скоро. Не разобравшаяся как следует воспитательница, бывшая на подмене нашей заболевшей и потому совершенно не знавшая характеры незнакомых ей учеников, наказала пострижкой нашего одноклассника Витю Танкушина. Этот щуплый низкорослый мальчик из Кобрина вероятно болел базедовой болезнью, потому что у него почти постоянно слезились  глаза. Он был ни сном ни духом не виноват в инкриминируемом ему  прегрешении и потому очень болезненно перенес свое вынужденное облысение. Видя, как он  глотает ручьем бегущие по лицу слезы обиды (я сам не видел всего происшествия, поскольку в то время был в отлучке), вся мужская половина нашего класса прониклась к нему состраданием и ждала только меня, чтобы объявить о своем решении. В итоге мы после ужина дружно посетили районную парикмахерскую и за свой счет все постриглись на лысо к глубочайшему изумлению брадобреев.

 Назавтра утром учительница на первом уроке вошла в класс и, взглянув на наши, поблескивавшие под солнцем, совершенно лысые черепа, ахнула и умчалась к директору. Прибыв в класс вместе с ней, он мрачно оглядел молчаливо поднявшийся из-за парт при его появлении класс и увел меня в свой кабинет.

 Там я напомнил ему о своем недавнем предупреждении и поделился соображением, что эта реакция на незаслуженное наказание наверняка разойдется по школе и наверняка найдет последователей. А когда он, упитанный как большой кабан, брызжа слюной со своих пухлых губ и гневно топая ногами, начал мне угрожать исключением из школы – я спокойным голосом заявил ему, что я отсутствовал во время принятия классом решения, но потом с большим трудом отговорил наших девочек, тоже рвавшихся в знак протеста примкнуть к мальчишкам, убедив пожалеть свои красивые косы, но впредь этого делать не буду.

 Самое смешное, что это мое заявление было чистейшим блефом, поскольку только одна наша одноклассница, к тому же стриженая «под мальчика» выразила такую готовность. Но на директора школы оно подействовало как ушат холодной воды – очевидно он представил себе всех наших девчонок, подстриженных «под котовского». Зайдя вместе со мной в пустую учительскую, он молча взял в руки машинку и сильными руками разломал ее пополам, бросив обломки в урну для бумаг. Практика выстригания просеки на голове штрафников с этого дня прекратилась. Даже в том случае, если проступок виновного ни у кого не вызывал никакого сомнения. Однако уже под занавес моей учебы в Высоковской восьмилетке директор отомстил мне, оклеветав меня перед учительницей белорусского языка, которую я очень уважал, но так и не смог доказать ей свою невиновность.