Русский писатель Федор Михайлович Решетников жил в Брест-Литовске в с 1867 по 1870 год волею семейных обстоятельств: его молодую супругу Серафиму Семеновну направили сюда повивальной бабкой (акушеркой) в Брест-Литовский военный госпиталь после окончания Санкт-Петербургского повивального института.

Федор Михайлович Решетников.

На снимке выше — ж\д вокзал в Тересполе по завершении его строительства.

Семье, в которой становилась на ноги дочурка Маня, а Серафима была на сносях следующим ребенком, дали небольшую двухкомнатную квартиру в крепости. Здесь, в Брест-Литовске, писатель занимался литературными трудами, попивал от скуки водочку местного разлива с врачами госпиталя и явно тяготился армейской средой. На это он жаловался в письмах Н.А.Некрасову, своему творческому попечителю. В собрании сочинений автора «Кому на Руси жить хорошо» я обнаружил адресованное Решетникову в Брест-Литовск письмо следующего содержания: «Милый Федор Михайлович, посмеялся с вашего письма. Понятная ситуация. Вы окружены дураками, которые ничего не понимают, а тут еще и местный аристократизм. Нечего вам там делать теперь. Я думаю, что там стоит жить только летом. Ждем вас здесь».

Возможно, именно после этого призыва Ф.М.Решетников решил вырваться на некоторое время в Петербург в сентябре 1868 года, где он пробыл довесны. Выезжал он также из Брест-Литовска осенью 1869 г. Результатом одной из этих поездок стал его очерк «От Брест-Литовска до Петербурга (Дорожные впечатления)». Он изобилует очень интересными и для нас, нынешних, деталями, наблюдениями и параллелями с современной жизнью пограничья. Всего лишь годом ранее 17 сентября 1867 г. железная дорога из Варшавы добралась до тереспольского предместья Бреста, дав брестчанам возможность путешествий и поездок со станции Тересполь в Варшаву, а оттуда на Вену и далее по довольно развитой к тому времени европейской сети железных дорог. Ещё через год инженером Тадеушем Хржановским был построен ж-д. мост через Буг. Предлагаем Вашему вниманию начало очерка Ф.М.Решетникова, касающееся его пути от Брест-Литовска до Тересполя.

«Нужно мне было ехать из Брест-Литовска в Петербург – дорога не близкая. А из Бреста ездят в Петербург и через Варшаву и через Белосток, но люди, привыкшие к езде по железным дорогам, предпочитают ехать через Варшаву, так как в трех верстах от крепости, от селения Тересполь, устроена дорога к Праге (предместью Варшавы). Хотя же в «С.-Петерб. Ведомостях» под рубрикою железные дороги и значится, что от Тересполя до Варшавы 150 верст, но их на самом деле, кажется, 193. За это расстояние за третий класс берут 2 р. 41 1\2 к., да от Варшавы до Белостока за 162 версты 2 р. 2 к., что составляет с пищей и извозчиками в Варшаве – рублей шесть; тогда как из Бреста до Белостока считают по шоссе только 120 верст; но, отправляясь из Белостока на почтовых лошадях, — нужно помнить то, во-первых, что езда на лошадях в дрянном возке, который на двадцатой версте может развалиться, — езда зимой, на открытом воздухе, при сильном ветре, почти в пустынной местности, не то, что езда в вагоне, под крышей, и, во вторых, отправляясь на лошадях из еврейского города, по местности, набитой евреями, и в еврейский город, вы рискуете, что вас не поймут и за всякую малость с вас сдерут порядочные деньги, — жаловаться же нехорошо и бесполезно. В Белосток можно приехать так, что нужно будет дожидаться отхода поезда полсуток, а так как в тамошнем вокзале жить негде, то и придется поселиться в гостинице, в которой со скуки и израсходуешь больше рубля (там берут за номер от 50 коп. и больше, хотя бы вы и пробыли в нем меньше полчаса). Не говоря уже о наших русских, даже брестские купцы-евреи  отправляются в Петербург за товаром и по другим делам через Варшаву.

Вот поэтому-то и я, не имея шубы и теплых калош, решился ехать через Варшаву. Получивши в восьмом часу утра паспорт с надписью: к выезду явлен и в книгу записан, я нанял извозчика-еврея и поехал с вещами, которые заключались в чемодане, да на боку у меня болтался маленький саквояжик, в котором между прочим хламом был и десяток сигар.

Крепость приходится ехать долго. О ней сказать нечего: крепость и больше ничего; своим однообразием, военными лицами она наводит тоску, и все разнообразие ее жизни, как я слышал, заключается в семейной идиллии, в танцах, в клубе и карточной игре с закусками. Летом к этому прибавить можно очень немного, потому что немногие могут иметь средства отправиться на маювку, то есть гулянье куда-нибудь на берегу реки за крепость; охотников ловить рыбу мало, да и рыбу ловить не везде дозволено. Сама крепость стоит на сыром месте, она имеет множество канав, окруженных валами, последние же окружены болотами, которые летом, во время лагерной стоянки, вредно действуют на солдат.

По цепному мосту ездят тихо; вид с него ничего привлекательного не представляет: справа валы, за ними высокий арестантский дом, слева тополь и потом воздвигаемые леса, имеющие вид издали не то лестниц, не то строющихся церквей, — там строят быки для моста через Буг для проводимой от Тересполя до Бреста железной дороги. Припомнилось мне, как несколько раз я пускался в лодке к этому месту и меня не пускали солдаты, говоря, что цивильному (штатскому) нельзя без билета; припомнилось, как летом я пускался попробовать один пройти к Бугу, чтобы искупаться или пройти в Тересполь, – не пускали тоже, на том основании, что я цивильный и без билета нельзя; но когда я куда-нибудь плавал и ходил с военными офицерами – никто ничего не говорил. Кое-кто мне посоветовал пуститься в путь в офицерском платье и в офицерской фуражке, но не иначе, как остригши волосы, но мне жалко было для этого стричь волоса.

— Стой! – крикнул извозчику солдат, стоящий у караульной.

— Что такое? — спросил я.

— Билет кажи! Не знаешь, что здесь границия?

Из караулки вышел другой солдат.

— Какая граница? Ведь с этого столба начинается Царство Польское… какая же тут границия?..

— Не разговаривать! Мы из-за вас тут только мерзнем даром.

Извозчик вытащил из-за пазухи гроши… Я подал паспорт. Два солдата стали осматривать паспорт.

— Тут пропуска нету.

— А вы смотрите.

— Тут книжка нужна.

Солдат или придирался, или ему нечего было делать. Я знал, что он не может меня не пропустить, так как книжки существуют только для евреев и для чух (крестьян).

— А если мне не полагается книжки, если я по паспорту имею полное право разъезжать по всей российской империи?

— Откуда едешь?

Еврей ответил за меня. Солдат поглядел еще на паспорт и, заметив на нем петербургские полицейские марки и клейма варшавской железнодорожной полиции и отдавая мне его, сказал:

— Много же печатей-то! – и улыбнулся.

Еврей крикнул: нно! и стегнул лошадь.

— Сколько печатей-то! Видно, что всё ездит! – проговорил солдат другому, отходя ко своему посту.

Мы поехали.

— И всегда так? – спросил я еврея.

Он улыбнулся и стегнул лошадь.

— А ты зачем гроши-то вынимал? – спросил я еврея.

— Ха!.. — произнес еврей.

Я догадался… Если бы у меня не было ни паспорта, ни билета, мне было бы плохо, а деньги он показал для своей безопасности.

— А мы так ездим, барин; коли лошадь хороша да солдат в дверях – и уедешь… Он кричит, а извозчик едет, а сзади другие едут.. Только проехать!

— А если погонятся?

— Только проехать; побоятся гнаться, потому отойти от избы не велено, а лошадей у них нет… Их много два-три, а едет-то много; всем надо кричать: стой. В крепости строже.

— Почему?

— Солдат много. Закричит: надо или назад или вперед, а назад лошадь с фурманкой не скоро повернешь. А вот там еще…

— Что еще там?

— А будто пан не знаешь? Табак, сигары…

— Осматривать будут?

— Будут.

Я струсил; у меня были сигары. И я подумал спрятать их за голенище и не спрятал только потому, что они хранились в саквояже. Не полезет же, в самом деле, надсмотрщик в саквояж; да и неужели уж он так безжалостен, что лишит меня сигар? А в Тересполе сигар хороших не достанешь, в вокзале, пожалуй, хоть и достанешь, только дорого.

— Может быть, он и не будет досматривать?

— Нельзя.

— А если бы я взял с собой водку?

— Из Бреста можно, а из Тересполя нельзя ни водку, ни одеколон.

Ветер так и рвет справа и слева; меня начинает продувать; еврей-ямщик в рваном, ситцевом подобии пальто ежится, поминутно кричит на лошадь: нно! но не бьет ее.

Зябнется, но не хочется говорить, а только думается: «А что если да он сигары отнимет или еще не удовольствуется ими, станет раскупоривать чемодан, в который уж не уложишь так вещи, как они теперь уложены?»

Вот и шлагбаум, около которого осматривают вещи. На крыльце здания налево стоит солдат соглядатай.  Помню, когда я ехал в Брест, то чуть не наплакался с вещами, а вез я тогда много. Солдаты пристали – раскупоривай да и только чемоданы, сундук, кадки; нет ли в них одеколону, спирту; а одеколон был, и я его вез из Петербурга. Уж я их упрашивал, упрашивал, и кое-как отделался только тем, что они мешок истыкали какой-то железной пробою, развязали и чуть не изрубили две кадки, одну с маслом, другую с копченой рыбой, а сундук оставили в покое.

Дело в том, что тут, где шлагбаум, уже Царство Польское, в котором винокурение производится по старой системе, так же, как и табачное производство; и вот поэтому водка в Бресте дороже и хуже, а табачное производство развито сильнее; в Тересполе водка дешевле и лучше, а табак дороже.

Проехали шлагбаум, мост. Около моста избушка в виде погреба. Из нее вышел еврей с седою бородою и стал просить деньги за проезд по мосту и по шоссе. У нас денег не было, еврей поверил извозчику на слово, что он заплатит на обратном пути.

— А что же с офицеров, берут? – спросил я извозчика.

— Нет, мы платим – им везде свободно. Их редко и останавливают у заставы. Только раз офицер на заставе был сердит на одного из крепости. Ну как-то этот крепостной поехал с другими на маювку. На маювке-то они пили, пили и не могли всего выпить; осталось бутылок шесть пива да водки, бросать жалко; говорят: возьмем, дома выпьем, нас не посмеют останавливать. Ну а были изрядно выпивши. Едут. Стой!! – Поезжай! – кричат офицеры.

— Нельзя!.. – вышел офицер заставный. – Есть пиво и водка? Отдавайте добром, хуже будет.

Те так и сяк; нету у нас ничего. Заставные солдаты перерыли фурманку и нашли… Попались. Пожалуйте в дом. Бились, бились, а двадцать пять рублей заплатили штрафу. – И их тоже допекают – коли ссорятся, а то ничего.

Проехали еще мост. Началось селение с еврейскими домами, со множеством шинков и лавок, со множеством чумазых, в париках, евреев, продающих перед домами еврейский и польский хлебы, сено, лук и тому подобные снадобья для проезжающих с товарами крестьян. Кое-где стоят огромные фуры с товарами, покрытыми сшитым холстом. Эти фуры вмещают в себя до 200 пудов товара, а везут их четыре и пять лошадей, или по шести-семи волов. Около них лениво хлопочут чухы в серых и коричневых зипунах с меховыми воротниками, с кожаной или берестяной сумой на левом боку и в меховой шапке.

Я обрадовался тому, что надсмотрщик прозевал меня. Еду и улыбаюсь и докуриваю сигару.

Вдруг точно из земли вырос на дороге надсмотрщик в пальто, с зеленым околышем на фуражке с кокардой. Извозчик остановил лошадь.

— Про́шу пан доглядать! Може пан каже табак, сигары.

— У меня нет сигар.

— Неверно, пан, неверно. Про́шу. По совести прошу.

— Да говорят же вам…

— Неверно, – и он тронул за чемодан. – Не может быть! Уж вы везете фунтов пять.

— Но с чего же я повезу, если я еду в Петербург и могу там купить. Поедем же к комиссару. Говорю: скажите; комиссар продержит три часа; худо будет.

— Вы меня не задерживайте, я опоздаю.

— Поезд отходит в одиннадцать часов, а теперь половина десятого. Так как: есть сигары?

— У меня есть сигар десять.

— Только? Не врешь, пан? Покажет мне пан или нет?

Я вытащил из саквояжа сигары.

— А то может сто штук? Десять штук можно и табак можно, только немного. А вы побожитесь.

Я побожился.

— Ну ладно. Извините, долг службы. На вас будет грех. Поезжай.

Мы поехали; я стал складывать сигары обратно.

— Ему скучно, — сказал мне извозчик. – А ладно, что он не стал смотреть, не повел к комиссару – чемодан растрясли бы. А вы дайте мне сигару!

Я дал сигару.

Слава Богу, думал я, теперь все кончено; до Варшавы уже не будут спрашивать паспорта; бери билет и поезжай.

Кончилось селение Тересполь; шоссе идет дальше; до железной дороги остается версты полторы. Здесь местность бедная и на ней плохо родится рожь; есть две деревни в стороне от шоссе, но они на вид хуже русских бедных деревень.

Паровоз на мосту вблизи Тересполя

Тереспольская станция помещается в небольшом каменном здании и имеет тоже претензию походить на все прочие, например, варшавско-дорожные станции. В сравнении же со всеми брестскими зданиями оно может назваться дворцом в пустыне, оживляющимся два раза в день. Это здание, как и все в железнодорожном деле, отстроилось очень скоро. Так, за месяц до открытия железной дороги, для него воздвигался только фундамент; при открытии дороги, когда празднество совершалось в деревянном роскошном балагане, околачивали крышу железом, а к Пасхе, а, может быть, и раньше, оно уже вмещало в себя жителей с буфетом. Несмотря однако на то, что в нем две залы для третьего и второго класса очень малы, в третьем помещается еще буфет и тут же продают билеты и принимают багаж; посетители не жалуются на тесноту. В третьем классе хоть и тесно бывает, но не так, как на Николаевской железной дороге, так что здесь можно сосчитать всех пассажиров. Кроме служителей на станции существуют мальчики, носящие синие блузы, опоясанные кожаным ремнем с бляхою, на которой отчеканены буквы W.T. и нумер мальчика. Эти мальчики существуют для того, чтобы вносить в вокзал и выносить из него пассажирские вещи. Наример, не успел я слезть с фурманки, как к ней подскочил мальчик, схватился за ручку чемодана и поволок его. Но так как, по моему мнению, в чемодане было не больше пуда, то я чемодана мальчику не дал. Я уже поднялся на крыльцо с чемоданом, как из двери выскочил другой мальчик, и этот было схватился за чемодан, но я его отстранил и вошел в вокзал, где и положил чемодан на лавке, но услужливый мальчик все-таки оттащил чемодан к груде других чемоданов, значит, мол, я свое дело сделал.

— Зачем вы оттащили мой чемодан? – спросил я мальчика.

— Тут нельзя, его будут весить, в багаж его надо.

— А я его не хочу в багаж; я хочу так.

— Не пустят… Все равно не пустят, лучше сдать.

Тут я догадался, зачем тут находятся мальчики: и пассажирам не приходится кричать, и строителям дороги выгодно

Еще десяти часов не было, как я пришел в вокзал. До отъезда оставалось еще почти полтора часа. Час я бы мог еще употребить на то, чтобы съездить на квартиру, но мне бы добрых полчаса пришлось возиться на шлагбауме и на границе. Поэтому мне пришлось коротать время среди публики. Публики как в третьем, так и во втором классах было еще немного, большинство публики пило чай, пиво, водку и закусывало, некоторые ходили и курили, изредка прикладываясь; сторожа и кондукторы разговаривали кто у дверей, кто у приемки багажа. Во всех концах только и слышится польская речь. О пассажирах второго класса я не говорю: они чинно ходили и сидели в своем отделении…»

Подготовил Николай АЛЕКСАНДРОВ