«Откуда у хлопца бунтарская кровь?»  —  перефразируя Светлова «испанскую грусть», я мучилась вопросом ещё после первого знакомства с Владиславом Пьявко, когда он в 2015 году приехал в Брест на Январские музыкальные вечера и поразил публику не только драматизмом и безупречным исполнением арий, но и вулканическим взрывом эмоций.

От последних, к слову, пострадал дирижёр оркестра, который, не выдержав натиска бурных претензий знаменитого тенора, ретировался за кулисы прямо во время концерта (!).

Пьявко тогда это нисколько не смутило, и он, вскочив на дирижёрский мостик, стал управлять аккомпанементом под своё выступление.

Зал понял, что маэстро не хватило эмоций в музыке.

Скандал на сцене потом долго ещё обсуждали за кулисами, в прессе и комментариях.

Любить своего дирижёра меньше не стали, а вот знаменитого тенора некоторые стали немного побаиваться. Самое интересное, что я тоже, правда, через год, когда предстояло взять интервью у взрывного Пьявко, который снова приехал  в Брест на открытие юбилейной ХV Недели музыки для детей и юношества.

Владислав Иванович прибыл из Москвы вместе со своей ученицей – солисткой Московского академического детского музыкального театра им. Н. Сац Юлией Юренковой. И так уж сложилось по расположению Фортуны, что мне посчастливилось все дни пребывания москвичей в Бресте пересекаться с ними на разных площадках, общаться, показывать город и крепость, бродить по рынку, мёрзнуть под северным ветром и др.

В результате кроме эксклюзивного интервью, я получила массу положительных эмоций и подтверждение тому, что поистине талантливый человек никогда не будет страдать «звёздной» болезнью (которую, чего греха таить, некоторые приписывали маэстро после прошлогоднего инцидента на сцене БАТД).

У него на «звёздные войны» просто нет времени, ведь сколько бы лет ни прожил – впереди всё равно громадьё планов и проектов, которые нужно успеть осуществить.

И в свои 75 Владислав Иванович не собирается почивать на лаврах. Он постоянно в гастрольных разъездах, на концертах, пишет книги и работает над слайдами. А ещё постоянно шутит, что, несомненно, упрощает общение и придаёт тенору некий «одесский шарм».

Ну что ж, начнём «раскопки» взрывного характера…

Сибирское детство

Детство Владислава прошло за Полярным кругом, в закрытом городе Норильске. Мать Нина Кирилловна завербовалась на Север, узнав, что в там в числе политзаключенных находился друг её юности — Николай Маркович Бахин.

Так что Владику пришлось на себе испытать весь «трэш» (как сказала бы современная молодёжь) сурового края.

— Это мать привила Вам любовь к музыке, пению?

— К углу она привила любовь.

— К какому ещё углу?

— Обыкновенному.

— Плохо себя вели?

— Она у меня кержачка, жёсткая. Чуть что – я сам уходил в угол и стоял. Часа 2 проходит – проси прощения. Я молчу. Так что сутками я там стоял.

— Да, тяжело ей было Вас воспитывать с таким характером, я её понимаю.

— Да нетяжело. Она сама с характером. Помню, мне было года три с половиной. Сидим мы за столом: муж старшей сестры маминой, её сестра, мама, я. И мама мне так говорит: «Лялька ты мой дорогой!». Я посмотрел: «Мама, что за телячьи нежности?» Муж сестры говорит: «Всё, Нина, не трогай, мужик растёт».

— А какие у Вас в детстве были игрушки?

— Телефоны со свалки таскали и строили телефонные станции.

—Это такие старые, которые крутить нужно было? Я такие только в музее видела…

— А у нас на свалке их было много. Дюралюминиевые петли бросали в костёр. Были лётчики, моряки – собирали команды. У меня где-то сохранилась фотография – стоят такие красавцы у забора, а на обратной стороне таким корявым почерком написано: мой тыл.

— Сибирь закалила Вас и физически, и морально.

— Да, я видел, когда в 53-ем году восстали лагеря, как с башенного крана срезали пулемётными очередями людей…

—У Вас, сразу видно, характер лидера.

— Наверное, меня всё время тянет вверх. В 53-ем году, помню, в Норильске (у нас 5-этажная школа, а на 4-ом этаже – актовый зал) там выставляли парты, когда шёл ремонт. И мы постоянно спорили: кто выше заберётся. Тогда парты крепкие такие были. Я выше всех забрался и закричал торжествующе, а парта подо мной пошла.

— Кошмар!

— Да. я даже подумал: «Ну всё, мне конец», потому что стал падать головой вниз. А парта в воздухе перевернулась и упала на меня – на ногу. Я ещё сгоряча подскочил и сразу упал от боли. Три перелома на левой ноге. Увезли. У нас хороший врач был: «Ну что, давай складывать». Пощупал: «Ну, тебе повезло. А чё ты орёшь?» — а я ору от боли. Потрясающий врач – без рентгена всякого, руками щупал и вставлял кости, как кубик-рубика. Мама прибежала, а он ей: «Нина, не волнуйся. Вот видишь, всё нормально». А мама: «Я тебе сейчас задам!» А он ей: «Перестань, он сам уже себя наказал». А больница у нас была трёхэтажная, и я лежал на третьем этаже, и моя палата выходила на рынок – барахолку. И там всё время играли «Бесаме мучо» и «Марина-Марина».

Сицилийские корни

— Вы отца своего никогда не видели, а что знаете про него?

— Мой отец сицилиец. Настоящая фамилия — Амгуэм.  Александр Амгуэм.  А история моих предков по отцовской линии такая. Пётр Первый, когда был в Голландии, заметил на верфи одного сицилийца – мастера корабельного дела. С ним был его брат. Началось это у них дома на Сицилии, но там деревьев нет. Они перебрались в Голландию. Брат остался мальчишкой на побегушках, а Александр стал мастером. И Пётр его пригласил в Россию, чтобы учить корабельному делу. Александр уехал, женился, и от него пошла ветвь к моему отцу. И до Великой Отечественной войны мой отец перегонял самолёты на дальний Восток с будущей легендой отечественной авиации Григорием Бахчиванджи. И когда я писал книгу, перебирал свои вещи разные, я наткнулся на рассказ мамы о встрече с Сашей. Я ничего не убавил, не прибавил – так его и поставил в книгу.

Откуда у пяти классов образования девочки такой талант? Чтобы так писать?..

И когда он улетал в очередной раз, мне тогда в утробе было недели две не больше, он сказал ей: «Береги сына». Уехал, и никаких сведений не было больше. И мама говорила, что хотела даже сделать аборт. А потом через годы появился друг отца Григорий и рассказал маме, что во время того перелёта Александра  предупредили, что его в Улан-Уде уже ждут. И он сам решил уйти – ударился в сопку, чтобы не попасть в руки НКВДэшников.

О вере и предках

— А Вы верующий человек?

— Я кержак. Есть такая река под Нижним Новгородом, на этой реке в своё время была знаменитая сеча. Под Нижним Новгородом в XVIII веке было полно старообрядческих скитов. Так вот в этом расколе, в старообрядческих скитах, часть населения ушла от христианской веры.

Мой Бог – Ярило, Бог Солнца. Был у них в Новгороде архиепископ Нижегородский Питирим, который написал императрице Елизавете Петровне петицию, что мол, матушка-царица, старообрядцы распространяют влияние, не прислала бы ты войска их разогнать. Елизавета Петровна войска прислала, которые и начали громить старообрядческие скиты. И больше всех досталось кержакам. Потому что сам Питирим был из кержаков – продался за 30 серебряников и чтобы никто не знал, что он оттуда, вот всех и разгонял.

И мои пращуры оттуда ушли. Пошли в сторону Сибири и дошли до Урала. И их назвали «утёкины» — те, которые «утёкли». И в процессе десятилетий первая буква пропала, остались «тёкины».

Моя мама долго искала сведения о деде Кирилле. Когда были кулачные бои деревня на деревню, он со своей сестрой Лизкой (ей было 14, ему – 16 лет) принимал в них участие. Тогда был указ полиции не ввязываться в драку, но следить за тем, чтобы не было поножовщины, а только кулачные бои. И вот однажды молодой жандарм полез разнимать дерущихся, и дед ему случайно кулаком в висок приварил. Тот замертво упал. Т.к. был виноват жандарм – деда просто по этапу сослали в Сибирь.

В Сибири на этапе он завоевал хорошую славу ямщика. Гонял ямщину вплоть до Тобольска и что-то, говорят, возил из Шушенского от Владимира Ильича. Кирилл и Лизка были здоровые оба и взрывные – бились постоянно чуть-что. Однажды Лизка заехала ему кулаком по лицу и выбила глаз. Это Мишка мне — троюродный брат — рассказывал. Сильные, сумасшедшие были, суровые, жёсткие.

И мама, и я искали своих родственников в тех краях среди «тёкиных». И мне даже посчастливилось встретиться со своим троюродным братом, уже когда я был там на гастролях в Днепропетровске.

— А Ваша мама пела?

— Мама говорила: ух мы песняка давали, когда на работу или с работы шли из лесу. Они деревья валили. Но за всё время, сколько бы я ни просил, мама при мне никогда не пела. Правда пыталась учиться, просила: «Дядя Серёжа, научи меня петь», но после второго или третьего урока, когда он на неё пару раз рыкнул, сказала: «Пошло всё к чёрту!» и больше не пела.

А где-то за полгода до её смерти меня пригласили выступать на 85-летии района Каратуз, мама: «Я поеду с тобой!» Я говорю: «Мама, ты у меня дома по стенке ходишь. Я пойду за билетами, и ты потеряешься, я тебя не найду.» «Тогда ты меня запиши на свой этот магнитофон, я их поздравлю.» И она стала говорить, поздравлять: «Пойте, веселитесь, сколько той жизни осталось», а потом запела… Наташа, она как открыла рот: «По диким степям Забайкалья», с такой голосиной и наверх, как будто её учили, как ахнула!.. Я пишу и думаю: хоть бы не сорвалась. А она куплета три спела и как отрезала: «Всё!»

Я приехал, смонтировал поздравление, выхожу на сцену, говорю: «Может, вы уже не помните такую тётю Нину, которая здесь когда-то была…» А из зала: «Почему? Помним».  И я включил её поздравление, все внимательно слушали, а потом пошла эта песня и в конце мамино «Всё!» И зал прямо взорвался. И за кулисы пришли потом её «девочки» — лет по 75-77. «Мы помним вашу маму. Это она нас не помнит, потому что мы сзади всегда на работу шли, они нас не видели. А мы всех видели, помним. И мама Ваша запевалой была».

Мысли вслух о русском характере

— В 67-ом году мы поехали в Италию, у нас уже там были друзья итальянцы из филфака. И когда мы появились в Риме, пришли к Колизею, а перед ним – огромное панно истории Римской империи и набегов на неё. Первый, второй, третий век до нашей веры написано: скифы, скифы, скифы. Я у итальянцев спрашиваю: «Ребята, это что такое?» А они говорят: «Это твои пращуры! Наши Цезари подумали, раз нет славянского единого государства, а есть разрозненные племена, они решили их покорить и вошли в Скифию». Но как только появлялся внешний враг, скифы объединялись, доходили до Рима, грабили и уходили. Оккупантами никогда не были – возвращались к себе домой. И в итальянском языке с тех времён сохранилось слово «скифозо» — это «ужасный, противный, страшный».

Так что не будите русского медведя – он спит, спит, но если проснётся – мало не покажется.

От шофёра до курсанта

В Норильске чем только не пришлось заниматься будущему всемирно известному тенору. Старшеклассником он вместе со всеми закладывал новый стадион «Заполярник». В Комсомольском парке сначала сажал деревья, а потом же рыл котлованы под будущую Норильскую телестудию. Затем в этой же телестудии работал кинооператором-хроникером.

Учился в норильской школе рабочей молодежи и одновременно трудился на разных специальностях. Работал шофёром Норильского комбината, внештатным корреспондентом «Заполярной правды», художественным руководителем театра-студии Клуба шахтёров и др.

Кроме того, Владислав в молодости увлекался спортом и являлся мастером спорта по классической борьбе, чемпионом Сибири и Дальнего Востока в конце 1950-х годов среди юношей в лёгком весе (до 62 кг).

После окончания школы рабочей молодежи Владислав пробует поступить на актёрский факультет во ВГИК, но не проходит. Поступает на высшие режиссерские курсы «Мосфильма», которые набирал в тот год Леонид Трауберг, но, решив, что его и сюда не возьмут, прямо с экзаменов уходит в военкомат и просится в военное училище.

Пьявко направили в Коломенское ордена Ленина Краснознаменное артиллерийское училище, где у него, как говорится, «прорезался» голос.

— Да, я был запевалой 3-й батареи 1-го дивизиона училища, — вспоминает Владислав Иванович. — И в конце 1950-х годов Коломна была первым слушателем и ценителем будущего солиста Большого театра.

«Кармен» перевернула всё

Этот день Владислав Пьявко запомнил на всю жизнь, потому как именно его жизнь он и перевернул.

13 июня 1959 года, будучи в Москве в отпуске, курсант Пьявко попал на спектакль «Кармен» с участием Марио Дель Монако и Ирины Архиповой. Он сидел на галёрке, внимая происходящему на сцене, как вдруг понял, что его место именно там, а не в зрительском зале.

Тогда он и мечтать не мог, что проживёт с этой яркой Кармен счастливую жизнь в браке (Ирина Константиновна умерла в 2010 году)…

— Я тогда даже не знал, кто это там поёт на сцене, и даже не думал, что через 7 лет Ирина Архипова будет моей женой. Она на меня тогда произвела очень сильное впечатление.

— А чего Вы тогда 7 лет ждали, чтобы сделать ей предложение? – подначиваю маэстро.

— Солнце моё, я только в 60-ом закончил военное училище, отстоял смену после него на Дальнем Востоке. Потом решил поступать в гражданский вуз. И вот через 5 лет мы уже познакомились в театре. Я её узнал. И всё пошло… Сложно, сложно всё это… (грустно – прим. авт.)

— Скажите, в чём секрет семейного счастья.

— Первое – в огромной любви друг к другу. Второе – единение во взглядах. То есть твой друг – это твой единомышленник. Плюс единение проверяется разлукой. Потому что как бы люди ни любили друг друга, если они долго вместе живут, они начинают раздражаться. А когда это всё время проверяется разлукой – это счастье.

У нас с Ирой всё время разъезды были. Первые пять – шесть лет мы ездили вместе, а потом нас уже брали порознь. И порой в каких-то городах, странах, в Амстердаме, Париже, помню, мы встречались в аэропортах.

— Ируша, ты куда?

— Я туда. А ты куда? А надолго?

А однажды Оксана Пушкина пригласила на свою передачу Ирину, я тогда как раз был на гастролях, а потом смотрел, когда приехал – она вышла в эфир. И Оксана Иру всё время подначивала: мол, вы уже 36 лет вместе, и как у вас получается жизнь.

— Он у вас какой муж, третий?

— Нет, четвёртый.

— И вы с ним так долго живёте, почему?

— А они ревнивые были, как собаки. А Владюше нет. И он всё может.

— Всё?

— Да, всё!

— Но он же младше вас.

—  Да на 15 лет.

— И как вам удаётся его удержать.

— Оксаночка, если ты любишь человека, если с ним долго живёшь, ты должна почувствовать, когда его нужно отпустить на длинном поводке. А потом раз – и сразу на короткий поводок.

Я смотрел и как закричу: «Ира, что ты там наговорила?!» А она: «Владюша, а что, разве не так? Давай посчитаем». И мы посчитали…

— Сколько на коротком и сколько на длинном поводке были?..

— Да. А кто-то спросил у неё (уже не помню кто): «Ирина Константиновна, Вы столько лет возглавляете как председатель жюри конкурса Глинки, в жюри должна быть демократия?» «Конечно, демократия должна быть. Но если я права, значит я права!»

— Страсти бушевали между Вами и на сцене, и за кулисами…

— Да, бывало. Самое интересное, у нас в Челябинске был спектакль «Кармен» (уже второй или третий), и в первом акте там вытаскивают Кармен, которая подралась, и я должен был её связать – руки верёвкой. И вот она такая разъярённая вылетела, а у меня верёвки нет! Забыли реквизит, бывает. И я схватил что-то под рукой, какая-та бечёвка там была, крутил её, крутил. И вот потом за занавесом она на меня набросилась: «Ты что даже верёвку нормально завязать не можешь?! Я тебя убью!» А ей в ответ: «А я тебя повешу!» Она: ха-ха-ха и побежала.

— Ой, записывать Вам всё нужно, потрясающие истории…

— Я как-то Ире говорю: «Ирунь, давай я возьму магнитофон, буду тебе задавать вопросы, ты будешь отвечать, а потом книгу напишу «Любовь женщины. Неизвестная Архипова». А она мне: «Вот я тебе напишу!» (показывает кулак – прим. авт.).

Наталья АЛЕЙНИКОВА (фото автора и из архива Владислава Пьявко)

Продолжение следует