Иван Ефимович Казаков был прокурором в Бресте с 1939 года – после воссоединения Западной и Восточной Беларуси. Его дочь Нинель Ивановна Казакова ныне живет в Минске. Предлагаем вашему вниманию ее воспоминания о первых днях войны и последующем периоде оккупации.

На верхнем снимке: сестры Эльвина и Нинель

21 июня 1941 года мы с отцом и сестрой Эльвиной встречали нашу маму Софию Титовну вечером на вокзале. Она возвращалась из санатория после операции на щитовидной железе. В санатории она не выдержала предназначенное ей количество дней – в народе чувствовалось волнение с признаками паники, так что очень  трудно было взять проездной билет из Минска до Бреста. Матери нашей тоже стало не по себе, и она засобиралась домой раньше окончания срока санаторной путевки. Поскольку билет домой купить не смогла, она сообщила об этом нашему отцу, и он обратился к своему бывшему сокурснику по юрфаку Штонгаузу Матвею Семеновичу с просьбой посодействовать в решении транспортной проблемы. Они дружили, и Матвей Семенович помог нашей маме приобрести билет.

Приехавшего родного человека мы встретили в субботу, а ночью услышали громыхание. Все недоумевали, не знали, что грохочет. Утром отец пошел на место работы узнать, в чем дело.

Иван Ефимович Казаков, его жена Софья Титовна и дочь Эльвина, 1934 год

Мы – мама, сестра (ей было 15 лет, она окончила 8 классов) и — я стояли в углу прихожей, слушали взрывы, раздававшиеся время от времени. Нам, конечно, было страшно, это мягко говоря. Стоя в углу, мы слышали, как кто-то дергал за ручку двери, намереваясь ее открыть. Сестра направилась к двери, чтобы впустить пришедшего, но мама не разрешила это сделать, подала знак – молчать. Сестра же решила, что наш отец кого-то попросил нам помочь, поэтому и хотела открыть.

Иван Ефимович Казаков с дочерьми в кануны войны

Позднее, когда пришел отец и сказал страшное слово «война», стало ясно, что кто-то приходил расправиться с семьей прокурора. Отец же за нами никого не посылал.

Вместе с отцом мы пошли в военкомат. Собирались впопыхах, с собой ничего не взяли. Вышли, в чем были одеты. Придя вместе с нами на территорию военкомата, отец куда-то ушел, предупредив нас, чтобы мы никуда не отлучались. Мы ожидали отца недолго. Вскоре он пришел с винтовкой через плечо и с аптечкой. В подошедший грузовик, в кузов – это была полуторка – сказали залезать семьям стоявших здесь мужчин. Это велел сделать наш папа и нам. Мы уже сидели в кузове, когда моя сестра Эльвина перебросила ногу через край кузова машины и крикнула: «Папа, я с тобой!». Отец ответил: «Нет, езжайте за город!». Это были последние слова, которые мы слышали от дорогого нам человека. Больше мы его не видели.

Машина шла по шоссе. В кузове женщины и дети, в том числе и мы.

Нас заметил немецкий самолет, подлетел ближе и стал строчить из пулемета. Шофер остановил машину, и мы кубарем покатились в кювет. Переждали, пока самолет улетел, снова забрались в кузов и поехали. Так трижды шофер останавливал машину, когда снова и снова налетал самолет и строчил по нам из пулемета. В кузове были убитые и раненые, а живые опять бежали прятаться в кювет. Меня стаскивала сестра из кузова, брала за руку, мы мчались в укрытие. Она прикрывала собой меня, когда лежа пережидали, пока самолет улетит.

Два раза мы слезали и залезали в кузов, а на третий раз мама не успела залезть туда. Сестра Эльвина стянула меня из кузова, и мы пошли навстречу матери. Словом, машина пошла вперед, а мы – сестра, мама и я – остались на шоссе.

С этого момента начались наши мытарства. Нам надо было без транспорта добираться на Гомельщину, родину отца и мамы. Многое стерлось из памяти, ведь мне было шесть лет. Но кое-что сохранилось в воспоминаниях. Например, видели плачущих детей, потерявшихся, видимо, в панике. Мы несколько раз теряли сестру, но потом находили. Это же было и с матерью, и тоже находили. Но каждый раз в такой ситуации меня держали за руку или мама, или сестра, не отпуская от себя ни на шаг. Помню, что ехали мы на бревнах одного из вагонов товарного поезда.

Еще помню из слов матери о том, как один из военных сказал: «Пустим немца до Москвы, а потом будем гнать оттуда на запад».

Далее мы добирались своим ходом до Ново-Заречья, где жили бабушка и дедушка со стороны отца, а с ними и семья дяди Василия, брата нашего отца.

Не могу сказать, когда в эту деревню пришли фашисты. Мы сначала жили при немецкой оккупации, разбросанные по одному. Мама проживала у свекра со свекровью, сестра Эльвина – у тети Нади, младшей сестры нашего папы, а я – у дяди Тимофея, брата мамы. Его семья и он жили совместно с бабушкой Федорой, мамой нашей матери. Надо сказать, что нас все родственники боялись, чтобы из-за нас в случае, если немцам скажут, кто был наш отец, не пострадали они.

Страшно было и нам, мне меньше, благодаря малому возрасту, но матери и сестре хватило переживаний сполна. Особенно страшно было жить в доме, куда, не знаю, каким образом, мы уже собрались всей семьей. Дело в том, что этот дом был отобран у зажиточного человека во время так называемого раскулачивания, а наш отец в то время был председателем сельского Совета. Каждую ночь наша семья была под страхом, что придут немцы по наводке , и нас повезут в Чечерск на расстрел. Там была яма, куда сбрасывали всех убитых – евреев и неугодных немецкому режиму, ибо это были враги фашистов по идейному направлению. Говорили, что земля, которой засыпали убитых, сброшенных в яму, шевелилась. Ибо не все были убиты сразу, некоторые были ранены.

Само собой, что всё это надо было пережить и перетерпеть. К счастью, никто нас не выдал немцам, и мы со всеми односельчанами разделили судьбу в немецкой оккупации.

А потом пришла наша родная Красная Армия, мы увидели наших воинов-освободителей. Нельзя передать словами радость и ликование людей, встречавших родных бойцов. Страх за свою жизнь был уже позади. А отца мы так и не дождались. Было понятно, что его нет в живых, но конкретно, как он погиб, мы не знали более 70 лет. Сестра обращалась во все доступные инстанции, но никто ничего не мог ей сказать. В какой-то период, помню, до 1953 года, прокурором  республики работал Алексей Георгиевич Бондарь, и, видимо, благодаря ему (он был сокурсником отца по юрфаку) наша семья получила справку о том, что Казаков Иван Ефимович погиб при выполнении задания. Маме назначили пенсию не за погибшего мужа, а по потере кормильца. Получала он 20 рублей. И только недавно, благодаря бывшему прокурору г. Бреста Николаю Дмитриевичу Адашкевичу, мы узнали о мученической кончине нашего отца в немецком концлагере на территории Польши. Но об этом уже не узнали ни мама, ни моя сестра…

Н.И.КАЗАКОВА, младшая дочь И.Е. Казакова