Среди 17 фортов и более чем двух десятков опорных пунктов, составлявших внешний оборонительный обвод Брестской крепости, было несколько, которые мы считали фортами не только нашего детства, но и отрочества, юности, — и по времени, которое мы проводили на них, и различным многочисленным событиям личной жизни каждого из нас, непосредственно связанных с фортами III, IX и отчасти X. Нашего детства – это значит, ребят брестских предместий Киевки, Граевки, бегавших по их узким, немощёным, утопавшим в садах улицам, переулкам во времена давно ушедших в небытиё 1939-1950 годов.

Автор в те времена

К этому периоду растущий город своими предместьями почти вплотную подобрался к III и IX фортам, они стали своеобразными форпостами города, его границей.

Форт III. Таким был его вид со стороны ул. Московской при пересечении ее с ул. Пионерской

III форт отделял Тришин от Нового Тришина, Киевки, IX форт – Граевку от Берёзовки, Плоски. Форты стали легкодоступными для их посещения. В первую очередь этим воспользовалась ребятня Киевки и Граевки, и форты, особенно IX, стали их любимыми местами времяпрепровождения, отдыха, игр, забав — часто очень рискованных, опасных и даже смертельно опасных.

Все наши форты были построены по типовому проекту 1874 года: земляные укрепления шестиугольной формы, с высотой валов до 8 м, с кирпичными казематами, укрытыми в торцевой части вала; число казематов не превышало трёх. Судя по их размерам, там могли укрыться не более полутора десятков человек.

Дверной проём и два узких оконных проёма по бокам тёмными пятнами выделялись на торце вала.

Форты окружались рвами, заполненными водой, глубина их была более трёх метров (так было на IX форту), и даже самые смелые среди нас ныряльщики, прыгая в воду «солдатиком», не могли достать кончиками пальцев ног дна. Это удавалось самым смелым и умелым.

Вход на IX форт. Излюбленное место купания ребят Киевки и Граевки

Ко времени, когда мы начали осваивать, обживать наши форты, глубоководные обводные рвы сохранились только на IX и X фортах.

На III форту от них остался только небольшой фрагмент, по виду напоминавший заболоченную широкую канаву, отделявшую откос внешнего западного вала форта от дороги – улицы Пионерской (бывшая Харцерская). Эта улица, начинавшаяся от перекрёстка её с улицей Пушкинской, тогда Минской, до пересечения её с Московским шоссе, была границей, отделявшей Киевку, Новый Тришин от IX форта и земель, прилегающих к нему. Западная сторона улицы была неравномерно застроена по всей её длине: между улицами Пионерской и Полевой (Сикорского) простиралось обширное поле, обычно засеянное рожью, даже улица, ограничивающая поле с юга, называлась Ржаной (Źitnia), на этом же поле находились огородные участки, небольшой пруд и видимая издалека, как будто поднявшаяся из ржи, белоснежная каплица почти у самой Пионерской улицы.

Из трёх «наших фортов» самым большим был III форт. Это было, возможно, впечатление, создаваемое тем, что он стоял на «голом месте», ни единого дерева не росло ни на нём, ни рядом с ним. Ближайшие деревья росли вдоль Московского шоссе, которое проходило метрах в ста от южного внешнего рва, но на фоне возвышающихся валов форта они казались небольшими.

Улица Пионерская в то время пересекалась под углом с Московским шоссе, по территории нынешнего электромеханического завода или, как его первоначально называли, завода электроизмерительных приборов, засекречивая его истинное название – «предприятие почтовый ящик № …, п/я». Потом направление Пионерской улицы пришлось изменить, и у коврового комбината она меняет своё направление, выходя и пересекаясь под прямым углом с теперь уже Московской улицей метрах в 150-200 от своего старого устья.

В 1944 году недалеко от этого перекрёстка, к востоку от Московской, была громадная воронка, образовавшаяся после взорванного немцами склада взрывчатых веществ. Местные ребята, жившие в этом районе, рассказывали с нескрываемым хвастовством, что они находили куски неразорвавшегося тола в нескольких десятках метрах от воронки. Тол в то время был одним из самых популярных предметов бартера среди подростков.

Улица Пионерская, хоть и была мощёной, но движение по ней как гужевого, так и автомобильного транспорта было незначительным. Возможно, этому способствовали многочисленные колдобины, выбоины, иногда довольно глубокие, покрывавшие проезжую часть.

Редкая крестьянская телега иногда нарушала тишину улицы дребезжанием колёс. Порою, казалось, заблудившийся грузовик спешил выбраться на Московское шоссе, на котором, несмотря на прошедшее военное лихолетье, сохранилось покрытие из старательно подобранных и аккуратно уложенных камней.

С осени 1944 года большинство фортов и значительная часть крепости были легко доступными для посещения, чем воспользовались многие жители города, в первую очередь, разнокалиберные дети и подростки, «вредители» в этом возрасте по самой природе, жившие в постоянном поиске брошенных немцами боеприпасов, пиротехники, разного военного имущества, среди которого было и стрелковое оружие, которое в виде металлолома валялось и ржавело без охраны в разных местах города, чаще всего вблизи железнодорожных путей. Винтовки-стволы с затворами были совершенно пригодны для стрельбы, чем и пользовалась ребятня, делая из них обрезы и паля в свое удовольствие в многочисленных руинах домов, благо амуниции – немецких винтовочных патронов, впрочем, как и других разного калибра и назначения, у нас было в изобилии.

Часть этого добра, собранного на территориях фортов, крепости, многочисленных свалках, скрупулёзно исследованных «старателями», в товарных вагонах железнодорожных станций Бреста и прочих, часто неведомых местах, приносились в карманах, сумках школяров в школу. Перед началом уроков и на школьных переменах работала настоящая биржа, шёл бойкий, взаимовыгодный обмен не только боеприпасами, пиротехникой, но и сведениями, где и что можно найти, достать,  обменивались  заказами, всегда,  безусловно,  в  срок выполняемыми, часто договаривались о совместных акциях.

Проверка качества товара иногда проводилась на месте, в школьном туалете – кирпичном ветеране постройки начала XX века, приютившемся в углу школьного двора, служившем верой и правдой многочисленным поколениям гимназистов и через полвека ещё сохранившем крепость своих стен. Почти каждый день по нескольку раз они содрогались от взрывов, и ярко-красный дым от горящих дымовых шашек клубами вырывался из дверей и окон, в которых уже давным-давно не было ни стёкол, ни рам.

Эти проделки не всегда проходили безнаказанно для малолетних «террористов».

Однажды после, казалось, удачно проведенного нами «экса» в многострадальном туалете, мы предстали перед всеми собранными учениками школы как схваченные и разоблачённые нарушители школьной дисциплины со всеми отягощающими фактами заранее подготовленного группового преступления. Нас было четверо: Алик Садовский, Вова Лейферов, Лёня Анфиногенов и ваш покорный слуга.

Приказ о наказании прочитал наш глубочайше уважаемый директор школы Николай Александрович Сулковский, необыкновенно элегантный в своей серой тройке, белоснежной накрахмаленной рубашке, с густыми вьющимися седыми, аккуратно подстриженными волосами, аккуратными седыми же усами, в начищенных до блеска туфлях или ботинках цивильного образца, в то время как большинство мужского и женского населения щеголяло в лучшем случае в перешитой военной обуви.

На нём элегантно сидели пальто, кепи, красиво подвязанный шарф. Но самое главное, поразившее нас, было в том, что Николай Александрович обращался ко всем ученикам школы, от малыша первоклассника до великовозрастного, бритого, прокуренного, познавшего вкус алкоголя семиклассника (наша 5-я школа была семилетней) исключительно на «Вы», поднимая в глазах ученика уважение к своей собственной личности и значимость звания ученика. Это был единственный из множества моих учителей за все годы педагог, который строил такие, несмотря на разницу в возрасте и положении, равноправные взаимоотношения, исключающие возможность как унижения личности ученика с одной стороны, так и амикошонства, панибратства с другой стороны. Такое взаимоотношение ученик-педагог было обычным, само собой разумеющимся для старых гимназий, после их упразднений расхожей практикой стало пролетарское тыканье, шариковское упразднение всяких «буржуазных условностей», «интеллигентских штучек», «— Вот всё у вас, как на параде, — заговорил он (Шариков), — салфетку-сюда, галстук-сюда, да «Извините», да «Пожалуйста», «Мерси», а так, чтобы по-настоящему, — это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме».

Выпускники институтов, университетов обращались к ученикам исключительно на «ты».

Приказ зачитывал Николай Александрович, у него был приятный мужской голос, хорошая дикция и прекрасный литературный русский язык, при полном отсутствии польского акцента, характерного для местных жителей, а он был местным, прекрасно знал польский язык, как и все аборигены Бреста.

Я до сих пор помню слова приказа-приговора, звучавшие почти торжественно: «За организацию взрыва в школьном туалете…» и т.д. Такой текст в настоящее время сулил бы осуждённым от многолетнего срока до «поминай как звали». Мы же отделались строгим выговором с предупреждением об исключении из школы в случае повторного нарушения подобного рода дисциплины.

Н.А.Сулковский в центре фотографии

Рядом с Николам Александровичем стояла завуч школы Надежда (отчества не помню) Титова, широколицая женщина невысокого роста в темно -синей паре – пиджак-юбка, короткая стрижка «под горшок» прямых чёрных волос, плотно сжатый, узкий, никогда не улыбающийся рот, всегда суровый взгляд чёрных глаз, на ногах – хромовые мужского покроя сапоги, сшитые под её размеры, всегда начищенные до блеска. Я не знаю, какой предмет она преподавала, так как её уроков в наших шестых классах не было. Судя по лексике зачитываемого приказа, её автором была она, как и режиссура всего сценария публичного осуждения нарушителей дисциплины.

А мы не сводили с неё глаз, не понимая, с одной стороны, как мы могли так легко опростоволоситься, а с другой – как она, эта мужеподобная женщина, смогла так быстро, уже на следующий день выявить «организаторов взрыва», профессионально провести допрос, зазывая каждого из нас по одному к себе в кабинет, исключив возможность нашего сговора между собой. Первые из нас даже не подозревали, какова причина вызова, настолько была велика наша уверенность в собственной безнаказанности.

Каждого вызванного после допроса завуч прятала в смежном кабинете директора Николая Александровича. Она получила четыре взаимоисключающие версии, полностью изобличавшие нас.

Ловкость, с которой она провела дознание, не давала нам покоя: откуда у учительницы, хоть и на должности завуча, этот профессионализм опытного следователя? А ларчик просто открывался:  она была женой милицейского капитана, а два сапога пара.

Но даже после приказа канонада в туалете продолжалась. Нами были сделаны выводы, и мы больше не попадались ни разу. Она затихла сама собой по мере израсходования боезапасов, которые пополнять уже не было возможности. А в 1946 году нашу 5-ю школу расформировали в связи с введением раздельного обучения. Ребята ушли в 3-ю школу, девочки – во 2-ю, учителя – кто куда. Наш завуч Титова отправилась выявлять недочёты в 1-ю школу. Николай Александрович остался с нами ещё на два года, перейдя в 3-ю школу.

Владимир ГУБЕНКО (рисунки автора)

Продолжение следует