От редакции «Брестского курьера»

Эти воспоминания о Первой мировой войне год назад были опубликованы в журнале «Звезда» (Иосиф Ильин. Дневник. №7 2015 г.). В них содержатся фрагменты о пребывании автора в Брест-Литовске, что представляет особый интерес для нас. Предлагаю Вашему вниманию эту публикацию в сокращении. Тем более что они написаны хорошим слогом, а его дочь, вернувшаяся в СССР, стала известной писательницей, супругой профессора-лингвиста А.Реформатского. Некоторые оценочные моменты явно носят стилистику той эпохи, поэтому просим воспринять это благосклонно и без излишних эмоций. Пояснения по некоторым персоналиям (Николай Николаевич и прочие) Вы сможете отыскать в интернете.

ИЛЬИН Иосиф Сергеевич (1885 Москва – 1981 Веве, Швейцария) — русский военный, автор воспоминаний. С 1908 служил поручиком в артиллерийской бригаде. В начале Первой мировой войны был ранен в руку и получил контузию. После ранения в боях не участвовал, был зачислен на нестроевые или тыловые должности. Участник гражданской войны на стороне Белого движения. Полковник. В эмиграции после 1920. Жил в Харбине. Служил на Китайской восточной железной дороге, читал лекции в Институте японо-русского общества. Работал в эмигрантской газете «Русский голос», в 60-е годы в США в калифорнийской газете «Русская жизнь», в русскоязычном «Новом журнале», в парижской «Русской мысли». В 1937 году передал свои «Воспоминания биографического характера» в архив эмиграции в Праге. Последние годы жизни провёл в Швейцарии.

26 ноября 1914 г.

Подъезжаем к Смоленску. Начиная от Тулы, идут дожди. В Тульской губернии нет ни снежинки, а тут тепло, как весной. Над землей стоит туманная дымка, да изредка кое-где сереет талый снег. Неужели и дальше так будет? Стоило брать с собой теплые вещи?!

В соседнем отделении все продолжают выпивать и играть в карты — веселятся, иначе говоря. Но, видимо, делается все это больше для того, чтобы не думать о будущем и о том, что впереди ждет каждого.

Сколько ни всматриваюсь, никак не могу увидеть ни у кого желания не только пылкого, а даже скромного ехать на позиции вторично. Не знаю, чем это объяснить — может быть, тем, что все уже раз ранены и это психология людей, которые были ранены?.. Кадровые офицеры сдержаннее и молчаливее, они обязаны, это их долг — война, но те, кто из запаса и прапорщики, те проще и меньше стесняются высказывать свое мнение и свое настроение.

Поезд остановился на какой-то станции, и я воспользовался случаем, чтобы написать домой письмо, а то каракули просто невообразимые.

Послезавтра будем в Бресте. Там как будет, Бог его ведает — куда пошлют, как пошлют? Сейчас трогаемся дальше. Поручик — мой визави — тоже занят писанием писем.

27 ноября 1914 г. Барановичи

Сейчас стоим в Барановичах, где кормим нижних чинов. Пища очень хорошая на всех продовольственных пунктах, и я сам с удовольствием ем. Вчера встретили огромный поезд с пленными австрийцами — оборванные, голодные, бросались к нам за хлебом, из-за которого дрались.

Пришлось кричать на них. Я и подпоручик из нашего отделения, который спит наверху, раздавали им папиросы — сыпали в шапки, которые они подставляли — ужасно жалкий вид. Уже второй день не видно ни снежинки. Голубое небо, как в начале августа. Яркое солнце. Совершенно нельзя сказать, что на носу декабрь. Ночью будем в Бресте.

28 ноября 1914 г. Брест-Литовск

Приехали в Брест. Сейчас думаю съездить на Центральный вокзал. Вчера в Барановичах простояли четыре часа. Осмотрели этот городишко. В Барановичах ставка. Живо вспомнился Николай Николаевич. Говорят, Янушкевич страшнейший юдофоб и всякую неудачу приписывает «жидам»…

29 ноября 1914 г. Брест

Здесь очень большой затор, и потому мы, верно, простоим два-три дня, пока с нами разберутся. Сначала наше положение не было выяснено, и мы, прибыв вчера в восемь часов утра, стояли в четырех верстах от вокзала, думая, что нас отправят скоро дальше.

Я взял номер специально, чтобы выспаться на чистом белье и сходить в баню, откуда и вернулся час тому назад. Баня под названием «дивизионная» крепостного гарнизона очень хорошая и благоустроенная, и я сижу сейчас, пью чай и блаженствую, особенно при мысли о кровати после шести ночей на лавке в третьем классе. На вокзале все искал Мишин поезд, но вместо него и Вани встретил Колю Поливанова, поезд которого с час как пришел. Мы с ним расцеловались, болтали, и я осмотрел поезд и раненых — необычайно много обмороженных. Целых 17 суток лежали в окопах, а одну ночь стояли в болоте по колено — к утру вода в болоте замерзла. Есть раненые немцы-гвардейцы: рослый, здоровый народ, настроены скорее добродушно, но один был угрюм и мрачен. Один, высоченного роста, ранен в грудь навылет и все время харкает кровью; сестра говорила, что будь он послабее, такой раны бы не перенести.

Коля сообщил мне, что Миша до моего приезда за час поехал на Радом и дальше за ранеными.

Мы много хохотали, когда я рассказал, каким героем Миша приезжал в Пензу.

«И ведь все врет, нигде он не был», — смеялся Поливанов.

«А вот роман у него там со старшей сестрой, это верно, — говорил Коля. — Но кажется, что среди наших дворянских поездов такой, как Мишин, единственный».

Мы простились, потому что Коля спешил получать мясо, а потом поезд отправлялся на Гомель.

Прочел в «Новом Времени», что убит Амбразанцев. Бедняга, хороший человек он был. Теперь осталась одна его сестра в Новоспасском.

Брест — маленький, почти исключительно еврейский городок. Сегодня суббота, все закрыто, извозчиков почти нет, т. к. из 157-и — 130 евреи. Между прочим, впервые видел еврея на козлах. Их здесь, этих извозчиков, два сорта: одиночки и парные фаэтоны. Лошади — кожа и кости. Подхожу к одному: «У тебя, пожалуй, лошадь сдохнет, не довезешь?!» — «Ну ви развэ купить хотите — что-о?!» — «Нет, мне надо ехать». — «Ну тогда садитесь, а там ми увидим, что-о?»

Погода тут удивительная, 8–10 градусов тепла. Это особенно кажется диким после глубокого снега, охоты на лис. Оказывается, что здесь вообще зимы не бывает почти, а о санях никто и не думает.

За неделю до нашего приезда тут разыгралась целая трагедия и сюда экстренно приезжал Николай Николаевич. Об этом запрещено писать и стараются держать в секрете. Взорвалось 80 тыс. снарядов, погибло около 500 человек, целая рота сапер с офицерами, которых недавно хоронили. Взрывы шли последовательно, начиная с 8 утра до 5 час. вечера. В городе полопались почти все стекла, а из крепости сыпались осколки; большинство в панике бежали в поле за город. К счастью, все склады и погреба с пироксилином уцелели и не детонировали, иначе, как рассказывал мне один офицер, от города, жителей и крепости не осталось бы и следа. На станции как раз в это время, когда начались взрывы, стоял целый состав, груженный пироксилином, и лишь благодаря находчивости начальника станции и храбрости машинистов его вывезли, а то бы и весь вокзал ахнуло.

Говорят про злой умысел, т. к. здесь будто бы имеются шпионы, и всюду бросаются в глаза плакаты: «Остерегайтесь шпионов. За поимку вознаграждение тысячу руб.». Предполагают, что под видом солдата шпион прошел к складу, где работало много нижних чинов. Но, разумеется, ничего точно не известно, и все одни лишь предположения.

Пищу к разным кривотолкам дает еще и то, что комендант тут генерал Лайминг. Как все-таки много у нас немцев! В этот день, когда начались взрывы, он был на вокзале, где его с музыкой провожали, т. к. он уезжал куда-то на войну, получив новое назначение. Однако уехать он не успел, т. к. загрохотали взрывы.

Из дому ничего пока нет, а поручик получил на вокзале телеграмму, которая, правда, шла три дня, но успела как раз к нашему прибытию.

1914 год. Декабрь

1 декабря 1914 г. Брест

Вот и декабрь. Эшелон уходит завтра или послезавтра.

Мы же, несколько офицеров, поедем самостоятельно в Холм, где получим предписание, т. к. у нас нет наших нижних чинов и мы можем самостоятельно проехать. Остальные же с командами из Холма отправятся разыскивать части.

Мой поручик уезжает с эшелоном. Пока же мы с ним гуляем. Номер в гостинице я снял пополам с прапорщиком Бурским, который вчера что-то расхворался и вчера ездил в местный госпиталь. Он целыми днями лежит, мало говорит и производит впечатление какого-то «рамоли».

Гостиницы тут нечто ужасное. Евреи нагнали цены невероятные. Мой номер раза в три меньше пензенского, с поломанным диваном и колченогими стульями, пыльный и грязный, с клопами и пр. прелестью, стоит 2 руб. 25. В мирное время здесь дороже рублевых номеров и вообще-то не было. И несмотря на это, везде все полно. Нет сомнения, что, будь на месте евреев русские, было бы то же самое, дело не в национальностях, а в том, что у нас нет ни порядка, ни системы. И цены, и вся жизнь, все должно было бы быть строго распределено и установлено в известном распорядке.

2 декабря 1914 г.

Бурский меня покинул. У него оказался сильнейший ревматизм, и доктор забрал его в госпиталь. Эшелон уходит завтра, завтра и я поеду в Холм.

Собираю все газеты и журналы, чтобы привезти на позиции, там, верно, в этом недостаток…