К очередному юбилею Вискулей обычно происходит своеобразный флэш-моб: «А где ты был в 1991 году?» Есть что вспомнить и мне…
Из Бреста в Брест. В давние времена, когда я уже задумывался о том, куда пойти после школы, отец, замполит полка в Северном, категорически возражал против моего замысла поступить в военно-политическое училище.
— Ты не понимаешь, куда лезешь, — довольно зло отговаривал он меня. После того, как год отработав токарем на БЭМЗе, я тайком от него и военкомата улетел в Новосибирск, он прилетел следом, но помешать уже не мог – приказ о зачислении меня курсантом состоялся.
Он пришил мне первые погоны и произнес такое в поучение:
— Наверное, это судьба. Сын вора должен быть вором, а сын политработника – политработником.
После чего дал совет, в который я тогда не врубился:
– Но никогда не соглашайся на псевдодемократические должности, на партийную и комсомольскую работу. Верхи и низы – это жернова, которые крутятся в разные стороны, а ты будешь веретенным маслом…
Собственно говоря, согласие в 1991 году, уже в звании майора, занять должность партийного секретаря парашютно-десантного полка и прервало мою службу и, как следствие, вернуло в Брест. Но вернемся в тот год, переломный для страны и многих людей. По месяцам…
Январь – что-то в эфире. Известные события в Вильнюсе, связанные со штурмом телевышки, застали меня на дежурстве по полку. До столицы было 90 км, в дежурке была радиостанция Р-123, которая стоит на боевых машинах. Всю ночь я слушал странные переговоры, из которых следовало о передвижении танков и стрельбе. Утром доложил командиру полка, им тогда был подполковник Литош, который в последующем служил и в Бресте.
Вымпел 301-го учебного парашютно-десантного полка.JPG
Февраль запомнился лишь ожесточенной борьбой за дисциплину, я тогда был только назначен замполитом батальона, где дембеля свирепствовали. Пришлось выдумывать такие приемы работы с людьми, что и сейчас не стану рассказывать. Еще запомнились ежевечерние построения полка – пришло указание каждый день хором петь на плацу Гимн СССР. Возле трибуны поставили огромный щит с текстом, который подсвечивался лампами в вечерних сумерках. Передние шеренги солдат пели, задние – отлынивали, офицерам приходилось ходить по тылам и делать замечания.
Теперь здесь база НАТО
Март – референдум о судьбе СССР. На базе 301 учебного парашютно-десантного полка был сформирован участок, в котором было полторы тысячи избирателей, в основном солдаты и офицеры. Я – в счетной комиссии; в разгар подсчетов забегает секретарь парткома полка с вопросом, сколько проголосовало за сохранение СССР. Оказалось, что из полутора тысяч высказались против около 300 человек.
— Срочно уменьшить в два раза! Иначе СССР развалится!
Уменьшили. Как видим – не помогло.
Апрель – теперь я секретарь парткома. И вот тут-то, той весной, я и нарушил завет отца – согласился стать секретарем парткома полка. Для читателей, далеких от военных и партийных дел, поясню, что это за двойственная должность. С одной стороны – подполковничья должность, ты в штате. С другой – тебя не поставят на нее, если офицерский коллектив против. В те времена практически все офицеры были членами КПСС, не брали только бездельников и пьяниц. Это было своеобразное кадровое сито, отсеивавшее неспособных толково служить. И вот на отчетно-выборном собрании были предложены две кандидатуры: одна – от руководства, другая – от младшего офицерского состава. С минимальным перевесом избрали меня. Еще та весна запомнилась тем, что командующий ВДВ генерал Грачев строго посоветовал офицерам завести огороды: мол, год будет трудным. Командир полка, подполковник Литош, вызвал замов и меня и сказал:
— От всех я потребовать не могу такое, а вам – приказываю. На берегу Нериса берите сколько угодно земли и копайте. Показывайте личный пример.
Май – «Военторг уже приватизирован». И вот тут-то и начался финальный аккорд. Вернувшись из Киргизии, куда летал во Фрунзе за призывниками, я узнал о необычайном событии. Дело в том, что уже с осени в гарнизонном военторге с продуктами было плохо. Исчезли колбаса, масло, сигареты. Даже с макаронами пошли перебои. И когда Горбачев потребовал бороться с торговым саботажем, «особый отдел» провел рейд в гарнизонном военторге. Накопали множество безобразий – тайные кладовки, скрытые продукты. Сначала они попытались воздействовать через Каунасскую прокуратуру. Но столкнувшись со стеной игнорирования, выпустили в эфир фильм.
Тут следует сказать, что в гарнизоне был свой телеканал эфирного вещания, Литва к тому времени советские каналы отключила. Небольшая вышка на крыше Дома офицеров вещала по вечерам местные новости на русском языке и фильмы. И в один из вечеров вышел смонтированный особистами фильм. Начинался он с разбитной песенки «Малина-ягода – атас!», а потом в кадрах пошли коробки с заплесневевшим сервелатом в тайных подсобках. На коробках были фамилии руководства дивизии. Чего там только не было – от сверхдефицитного кофе до французских консервов. Говорили, что были даже лягушачьи лапки в томатном соусе. Для гарнизона это было шоком. Особенно для офицерских жен, которым нечего купить в магазине, чтобы приготовить обед. Представьте себе, что первым делом спрашивает мужик, который весь день где-то провел на танкодроме или стрельбище и приходит домой усталый и голодный.
Июнь – сила печатного слова. В общем, меня затеребили:
— Для чего мы тебя избирали?
Тут следует заметить, что учебная дивизия состояла из четырех полков и нескольких учебных батальонов. То есть, проблема гарнизонная, а доля моего влияния – весьма небольшая. И что делать, когда начальству ни военная прокуратура, ни «особый отдел» больше не указ?
В довершение особисты расклеили по гарнизону листовки: мол, если командование дивизии не проведет «очную ставку» руководства военторга и рядовых покупателей, они всем составом выходят из КПСС.
И вот что я сделал: позвонил в Вильнюс главному редактору русскоязычного варианта «Летувос ритас» Георгию Иванову и предложил срочно напечатать статью. К слову сказать, к тому времени я уже регулярно печатался в той газете. И вот статья вышла, она так и называлась: «ВОЕНТОРГ УЖЕ ПРИВАТИЗИРОВАН: Почему майор КГБ расклеивает листовки?». Эффект был оглушительным.
Июль – меня пытаются исключить из КПСС. Вот тут-то и началось движение. И с военторгом, и со мной. Вызовы на парткомиссию, собеседования. Главная претензия, если коротко сформулировать, звучала так: «Да, мы облажались, но зачем ты нас позоришь перед противником?».
Любого офицера можно в два счета уволить. Но секретаря парткома – только с согласия партийного собрания полка. И вот оно, собрание, достойное книги рекордов Гиннесса за продолжительность. С шести вечера и почти до полуночи. Специально прибыли полковники из Москвы и Риги. Где-то на четвертом часу дискуссии в зал клуба, где полторы сотни коммунистов спорили, что делать со мной, особисты в зал вкатили тележку с телевизором и видеомагнитофоном. И снова прокрутили оперативную съемку. В общем, исключение не состоялось.
Август – а вот и путч… Помнится, полк построился, с трибуны зачитали указания ГКЧП. Потом несколько взводов поехали, да и захватили телевышку, в Шауляе, кажется… Без жертв, спокойно взяли под контроль. Потом так же и отдали. Через пару месяцев лейтенантов уже приглашали в литовскую прокуратуру, спрашивали, кто приказал? Каждый, как на духу, отвечал:
— Сам. По велению совести завел боевые машины, вооружил людей и поехал.
А что было говорить? Указания из Москвы из книг телефонограмм были уже выдраны, а лейтенантам даны указания: если хочешь служить дальше, то бери все на себя.
Но был один старлей-молдаванин, который в дни ГКЧП блеснул. В патруле по Ионаве он увидел полицейского в литовской форме и велел ему вернуться домой и переодеться в форму советского милиционера. Тот пошел в полицейское управление и сообщил, что вооруженный патруль требует переодеться. Надо заметить, многие полицейские в тот день так и сделали. Позже комполка посылал меня в полицию разбираться с происшествием. Начальник полиции не верил, что это было самоуправство старлея. Но это была чистая правда. Я даже объяснительную сохранил. Позже не раз думал, что было бы, если в Москве по главе Политбюро нашлась пара-тройка таких упертых старлеев. Все могло бы сложиться иначе.
А потом я предложил командиру полка провести итоговое партийное собрание, потому как указаний ни из политотдела, ни из Москвы не было. Итак, собрались офицерами полка и постановили: признать вклад партийной организации в боевую подготовку и укрепление дисциплины; партийные взносы, которые начфин не перечислил «вверх», — отдать на нужды офицерского собрания; партийную организацию распустить, а командиру полка вывести майора Цапкова за штат. Собственно говоря, это было административное самоуправство, но через пару недель в Москве проснулись и то же самое потребовали директивой о департизации армии.
Октябрь и ноябрь – что делать дальше? После скандала с военторгом было понятно, что дальше я в ВДВ персона «нон грата», переквалифицироваться в военные психологи или юристы не получится. С соседом по лестничной площадке, тоже политработником, мы разложили на столе большой лист ватмана и стали писать все виды деятельности, которые существуют, и что можем мы. Увы, для большинства требовались специальные знания, доступ к ресурсам или первоначальный капитал. Ничего этого не было. Но первый трудовой рубль я заработал уже в ноябре. В гарнизоне был Дом офицеров с большим кинозалом, в котором уже год не показывали кино, а в близлежащем литовском городке был кинотеатр. Я у директора взял «в аренду» на несколько часов пленки очередного боевика, напечатал на пишущей машинке несколько сотен билетов, которые были моментально раскуплены.
Декабрь – долгое эхо пакта Молотова-Риббентропа. Вискули, если честно, не запомнились и ни на кого впечатления не произвели. Отношение к троице политиков было снисходительно-презрительное. Офицеры ценят жесткость и понятность приказов. А этого не было, было безвольное позорище. Огромный СССР проиграл даже маленькой Литве, где на тот момент тоже не было уверенности (вспомните историю с переодеванием полицейских в форму советских милиционеров).
Но чем запомнился декабрь, так это беседой с пожилой дамой, юристом местного литовского исполкома. Она объясняла мне, почему исполком не может зарегистрировать первый частный магазин в гарнизоне:
— Если мы вас зарегистрируем – мы признаем законность арендного договора с войсковой частью, у которой вы берете помещение под магазин. А если мы признаем договор – из этого следует законность нахождения Советской Армии на территории Литвы. Значит – мы соглашаемся с пактом Молотова-Риббентропа, который наш Сейм признал юридически ничтожным.
— Так нам что – не работать?
— Это хорошо, что вы занялись делом. Но давайте так: мы не знаем о вас, вы не знаете о нас, лишь бы люди на вас не жаловались…
Под Новый год магазин открылся и проработал год. А потом, когда документы на мое увольнение в запас были оформлены, я вернулся в Брест.
Из того 1991 года я сделал два вывода:
- Империи, что Российскую, что Советскую, – разрушили безволие и эгоизм правящего класса.
- Если вас достали подлость и безрукость власти – терпите. От смены власти лучше не будет.
Валерий ЦАПКОВ
Ответить