Мих. Мих. Янчука уже четыре года нет в нашей газете, а читатель всё грустит о его заковыристых фразах в «Таймере». Да и сама рубрика в конце концов скапутилась. Так оно и вышло, что незаменимые у нас все-таки есть. С грустью и радостью обнаружил вскоре после очередной годовщины на страничке «Фейсбука» миниатюру-воспоминание сына «дяди Миши» – Мих. Мих. Янчука и копируем ее для вас. А по такому случаю заодно нашли и неопубликованную миниатюру отца – тоже семейный случай.

Міхась Янчук-сын пра Міхася Янчука-бацьку

Бацька на самым пачатку васьмідзесятых па начах зачыняўся ў кухні з радыёпрыймачом — «Рэкордам» з крыху перамотанымі кароткахвалёвымі катушкамі для прыёму замежных «галасоў» — і намагаўся хоць нешта пачуць праз гэбэшныя глушылкі. Часам атрымоўвалася — а часам і не.

Я — тады малодшакласнік — часцяком падслухоўваў ноччу пад зачыненымі дзвярыма кухні — бо мне было цікава, як бацька чартыхаецца, палячы шмат цыгарэтаў, — і перастройвае хвалю — каб даслухаць перадачу «Свабоднай Еўропы» ці «Голасу Амерыкі» на іншай хвалі, калі асноўную заглушалі цалкам.

Пры гэтым, шукаючы хвалю, ён час ад часу падспеўваў пад носам старавінныя рамансы, кшталту — «Вам возвращая ваш портрет, я о любви вас не молю — в моём письме упрёка нет: я вас по-прежнему люблю».

И неяк я яго спытаўся раніцаю пры сняданку:

— Папа, а песня про портрет старинная?

Ён кажа:

— Какая про портрет?

— Ну, там, где возвращают портрет, но упрёка нет.

— Ну да, старинная.

— А что — когда её писали, Брежнев уже был?

— А причём тут Брежнев?

— Ну там же слова есть: «В моём письме упрёка нет, я вас, как Брежнева, люблю!»

Бацька на секунду завіс, а пасля пачаў рагатаць так, што не мог спыніцца, — да слёз, сагнуўшыся папалам. А пасля гэтага, зразумеўшы, што я падслухоўваў пад кухоннымі дзвярыма, сказаў:

— Никому и никогда не рассказывай про то, что ты там услышал. Иначе с нами может случиться всё, что угодно, очень плохое, понял?

І я не распавядаў. Нікому. Ажно да сёння.

Михаил Янчук-отец про павловскую реформу

OLYMPUS DIGITAL CAMERA

Моя дочка вернулась домой из школы слишком поздно и явно чем-то взволнованной. Вполне естественно, что я сразу поинтересовался загадочным для меня всплеском ее эмоций.

— Иду я со школы по улице рыдающую полячку предпенсионного возраста, — начало свое повествование мое сдержанное в обычных условиях чадо. – Подсаживаюсь я к ней на бульварную скамейку и деликатно интересуюсь, в чем скрыта причина ее такого большого огорчения. Полячка сквозь слезы рассказала мне, что живет она на балтийском побережье вблизи немецкой границы. «Гандлем» она никогда не занималась, но всегда слышала от соседей и родственников, что поездки  к нам в Брест обычно очень выгодны.

И вот недавно ее соседка-ровесница уговорила ее совместно отправиться в торговую экспедицию. Собрав все свои свободные деньги, одолжив у родни и накупив побольше ходового и, по мнению торговых людей, имеющего уверенный сбыт товара, она ночью с подругой приехала в Брест на коммерческом автобусе.

На рассвете на автомобильной стоянке у брестского «Интуриста» на них налетела орава здешних торговцев, как говорится, «с руками» и по хорошей цене сразу скупившая весь товар. И только немного спустя до польских негоциантов дошла горькая истина, что покупатели рассчитались с ними российскими пятидесятирублевыми купюрами, которые с сегодняшнего дня по случаю павловской реформы обменять в нашем городе практически невозможно.

— Что мне делать теперь, паненка ласкава? – С рыданиями вопрошала мою дочь по случаю свободного знания ею польского языка не имеющая никаких проблем с общением «старша пани». – Я очень боюсь возвращаться домой, тем более, что мой муж по своему характеру сущий зверь. Он меня долго отговаривал от очень рискованной, по его мнению, коммерческой поездки и теперь просто прибьет в ярости своими большими кулачищами. Моя подруга уехала домой на том же самом автобусе, а я вот теперь хожу по вашему городу и никак не могу решить: то ли в Мухавец прыгнуть, то ли под поезд кинуться.

Видя полное отчаяние павшей жертвой советской денежной реформы полячки, моя далеко не глупая дочь взвесила в уме несколько вариантов и остановилась на самом практичном, по ее разумению, выходе. Позвонив из ближайшего уличного телефона матери своей давней школьной подружки, работавшей в банке на солидной должности, она с ее помощью смогла обменять полячке все «пятидесятки». Проводив рыдающую, только на этот раз от счастья, «старшу пани» до варшавского поезда, моя Алена вернулась домой хоть поздно, но с ощущением успешно выполненного ею богоугодного поступка.

Подготовил Александр МИКРЮКОВ