В 1965 году здесь был дан старт фестивалям авторской песни на просторах Союза. Тогда этот жанр еще именовался туристским. Вот как это описал питерец Валентин Вихорев, с изрядной долей юмора, в своей публикации «Маленький гигант…» на сайте «Чтобы помнили».

«Это было в 1965-м. Делегация от Ленинграда на Брестском патриотическом слете «Дорогами отцов-героев» была от горкома комсомола. За месяц объявили, что мы туда поедем, пошили нам форму по специальному фасону для всей команды…

Нас было четверо из бардов — Саша Городницкий, Женя Клячкин, Боря Полоскин и я.

Ехали поездом, в купированных вагонах, и впервые тогда научили Женьку пить спирт, закусывая салом. Сало принес Борька Полоскин, а спирт — Городницкий: он был с экспедициями связан, и с этим делом у него было просто.

Едем в поезде, такие экспедиционные волки: Сашка — начальник геопартии, Борька Полоскин — мастер по туризму, я тоже какое-то отношение к лесным делам имел… А Женька Клячкин настолько был городской, выглядел по-городскому, что поневоле напрашивался на всякие розыгрыши.

Не помню уж, кто предложил… «Стюардесса» заходила к нам в купе время от времени, по-моему, даже чаще, чем надо… В то время на бардов по-другому смотрели, чем сейчас. Да и молодые мы были все… И Женя на одну девушку глаз положил.

Мы перемигнулись, все трое вышли. Она заходит со стаканчиком чая, мы дружно встаем и уходим. Что вы думаете? Женька за нами так спокойно дверь закрыл… Ну, один перегон сидим, в окошко глядим в коридоре, второй перегон… Минут сорок прошло. Сашка Городницкий первый не выдержал, стучит. Дверь открывается, и Женька говорит:

— Что, вы не можете еще погулять, что ли?

После этого мы Женьку так зауважали…

Ладно, приезжаем в Брест. А там нас поселили не в городе, а в самой крепости. Перед этим ходили минеры и действительно находили еще мины в самой крепости — там же бои шли. И палатки, шатровые, армейские, стояли прямо на территории самой крепости. У нас на четверых была одна большая палатка с кроватями. Каждый день полы ее задирали, кровати выдергивались, такая получалась сцена. И с утра до вечера песни пели.

Поет Е.Клячкин

Тогда и появилась эта байка про Арика Круппа из Минска. Он у нас все время находился.

Сидели, пели. А маршал Конев (как это называется теперь? Спонсор был всего этого. Ходил в фуражке, такой здоровый мужик, с ним — адъютанты) подошел, послушал… Арик пел как раз «Десять звезд над головой»… Он так встал:

— Хорошая песня! Без мата!

Мы стоим благоговейно.

Он:

— Как фамилия?

— Крупп.

— Ка-ак!?

— Крупп!

— Гхм! — и пошел, больше ни слова.

(Н.А.: В воспоминаниях Клячкина эта история выглядела чуть иначе: «Ребята пели песню, пришeл  маршал Конев, посидел,  послушал эту  песню.  Когда кончилась песня, маршал  встал и  сказал: «Вот видите,  можно же писать хорошие песни, и даже без похабщины.  Кто написал?»   —   «Я»,  —  сказал Арик.  «Как  фамилия?»   — спросил  маршал.  «Крупп»,  —   сказал Арик.  Маршал поморщился  и  сказал: «Плохая фамилия».  —  «Сменю!»  —   сказал  Арик. Вы понимаете, это  был очень живой  и весeлый человек, с большим чувством юмора».)

На следующий день все делегации построились в каре — клятву давать. Не помню, чему клялись, но какая-то клятва была. Торжественная такая.

А допинг какой-то нужен был: целыми днями петь, и не только днями, но и ночами… Эпидемия была! Пели с утра и до утра. Не с утра до ночи, а с утра и до утра. Без допинга… Я понимаю, почему сейчас вся попса колется, ширяется: тяжело нормальному человеку столько петь, на таком энтузиазме. Надо чем-то возбуждаться. А возбуждаться… Там до города километров десять или пятнадцать — до ларьков и магазинов. А транспорта у нас нет никакого и выход перекрыт из этой Петропавловской крепости, то бишь, Брестской, но это одно и то же. Но служебному транспорту можно было выезжать.

А к нам прикрепили мотоцикл с коляской. Он всегда ехал впереди нашей делегации и вез Вечный огонь. Здоровенный такой факел сделан декоративный, наверху — горелочка, и зажигался такой нормальный огонь. Самый опытный из нас был Сашка Городницкий, начальник экспедиции…

— Саш, надо же!..

— Щас, мужики!

А у нас были фирменные шапочки в виде армейских пилоток. Шапочку по кругу, авоську… И вот через окопы вылетает этот мотоцикл с коляской, с факелом… Правда, факел погашен. Как дунул — и нету! А нас построили в каре. Стоим. Зачитывают там какие-то слова… А к Женьке приехала делегация в гости. Мы даже глаз на нее положили. Двенадцать женщин… Была одна в купе, а тут двенадцать! Все разодетые, красивые тетки такие, в теле…

А Женина, как мы ее прозвали, «бортпроводница», была в бархате. В 60-е годы в моде атлас был — это вообще что-то! И в обтяжку, все формы… Все делегации смотрят туда, где что-то говорят, а наша косяка давит. Парча немецкая с отливом… Ну, ладно. Надо вставать на колено, целовать знамя. Опускаемся — и тут такой треск откровенный:

— Др-р-р-р!

Наша делегация куда смотрела, туда и осталась смотреть. Думаем: как же она теперь встанет? Ниже спины все это шелковое великолепие…

Но Женька — он у нас всю жизнь был джентльменом — нам пошили такие хорошие костюмчики цвета маренго… С его плеча пиджачок на эту женщину… Она смогла только спереди рукава завязать. А сзади маренго болталось просто так. Зато вся прелесть того розового, что было под маренго, оказалась скрадена.

И в самый торжественный момент, когда мы должны были проходить парадом вокруг этой самодельной трибуны, появляется мотоцикл с коляской. Трещит на всю крепость. Этот мужик с факелом — через окопы и сзади нашей делегации делает финт: поднимая коляску, совершает левый поворот. Коляска по воздуху описывает дугу в 180 градусов и останавливается.

Шеф выходит, у него какая-то куртка через руку, под курткой еще что-то. Он крадется, а мы все четверо — в первых рядах. Слышу сзади:

— Михалыч, Михалыч!

Михалыч, не глядя, руку за спину, ему в руку дают авоську, и он так стоит. А там бутылок восемь. А идти же парадом — как с авоськой Сашка пойдет? Он:

— Мужики!

И мы — по карманам, по карманам, по маренго растолкали все это и пошли. Идем мимо трибуны, красиво одетые… У всех костюмы одинаковые, белые рубашки, финский нейлон, галстучки… Идем, а сзади — делегация деповских женщин. Все прилично одеты, но одна — рукава вот здесь затянуты, а сзади пиджак висит. Но так гордо шла, что ни у кого не хватило совести… да не то, что совести, — умысла посмеяться над этим! Такие вот женщины! Но они и дальше продолжали вести себя… По отношению к Женьке постоянство у них было стабильное.

Когда мы уезжали обратно… А мотоцикл еще несколько раз ездил в город… Мы остались вообще на нулях, не на что было ехать. А мы заняли какое-то место на конкурсе авторской песни, единственная делегация, которая… Когда на трибуну выходили, Сашку вперед вытолкнули, он говорит:

— Мы от Ленинграда выступаем четверо, нас, пожалуйста, судите одной командой. Не надо нам ни первых, ни вторых, ни третьих мест. Если что-то из нашего репертуара понравится, судите целиком всю команду.

Но все получилось, как всегда, хотя хотели, как лучше. Первое место заняли Френкель с Таничем за песню про Брестскую крепость, взяли приз — магнитофон и улетели в Москву. Второе место занял Боря Вахнюк с какой-то песней тоже о Брестской крепости (он тогда был корреспондентом радиостанции «Юность»), тоже получил приз и уехал. А нам дали сувениры — расписные ложки и сразу о нас забыли. Мы сделали свое дело — заняли место, сфотографировались с Коневым и космонавтами, и все на этом кончилось.

Московские делегации едут на автобусе, а нам в Ленинград добираться — ничего не идет, только поезд. Даже Сашка сидит задумчивый.

— Сань, — спрашиваем, — как добираться-то будем?

Он подумал-подумал:

— Так у нас же свой бортпроводник есть!

И мы идем на вокзал. Раньше мы ходили как? Впереди Сашка, сзади — мы трое. А теперь впереди — Женька Клячкин, мы трое — сзади. Он:

— Мужики, стойте здесь!

Был такой мальчик городской, а теперь — «стойте здесь!». Мы стоим, а он пошел в депо, по каким-то складам, конторам… Возвращается с двумя женщинами. Те нас пересчитали:

— Мальчики, придется ехать в плацкартном вагоне, жестком. Мы:

— Ну, нам всего четыре места…

— Нет, вам — три.

Едем в плацкартном трое. Ни выпить, ни поесть, а ехать полтора дня! Вдруг появляется какая-то женщина:

— Вас просили зайти в 12-й вагон, купе такое-то.

Приходим. Сидит Евгений Исаакович в двухместном купе для проводников, красиво отделанное… Столик. На столе ломится от еды, от выпивки…

— Ну, садитесь, мужики! Только недолго: у меня тут дела кое-какие…

Мы все быстро пометали, выпили.

— Ну, ребята, вы же понимаете, уж извините…

— Ладно, ладно, мы пошли.

Он заболел, бедолага. Якобы. А может, и действительно заболел: от этого заболеешь ведь… На следующий день приходим — лежит на верхней полочке, томный такой, бледный. Вокруг него суетятся, носят что-то, отпаивают… В Ленинград приехали, три дня прошло, звонит:

— Слушай, ты мне не поможешь?

— Что такое?

— Надо на Витебский вокзал коробочку небольшую отвезти.

— Ну, какие проблемы!

С работы отпросился, приехал к нему… В полстола — здоровенная коробка стирального порошка. Химкомбинат у нас какой-то только освоил производство. Едва дотащили. С тех пор мы с Женькой… не то, что подружились, — не то слово, во всяком случае, разыгрывать перестали».

Подготовил Николай АЛЕКСАНДРОВ